Что-то остается
Шрифт:
— Ты — трупо… чего?! — Сыч вдруг вспылил: — Тмар этхон! Ллуа тмар этхон!
Стангрев засмеялся.
Я всполошилась.
— Вы оба… Эй, вы оба? Вы понимаете друг друга? Это что, действительно старый найлерт? Э-э… — я лихорадочно вспоминала правила грамматики, но в голову лезли исключительно строки из древних найларских саг. Я принялась кособоко строить предложение из того, что было под рукой: — Славный отрок, обрати взор свой на ничтожного… на ничтожную… черт, на меня! И поведай…
Вытаращив глаза, стангрев следил за моими мучениями.
— Поведай боль сердца твоего, — вещала я, — ибо… мое желание есть облегчить страдания твои. Ведомо ли тебе… Нет, навеки ли сомкнулись уста твои… Услышу ли я отклик и узрю ли… О Господи!
— Погоди, — оживился Сыч. Он облизнулся, вздохнул поглубже и заговорил на старом найлерте: — Закон гостеприимства. Ты нарушил. Гость под крышей моей. Десницу мою надкусил… То есть, прокусил. Причину знать желаю. Дабы свидетельствовать за тебя пред богами.
Стангрев разразился длинной речью. Он раз пять повторил свое «такенаунен», что Сыч еще раньше перевел как «трупы». Смысла речи я не уловила, но зацепилась за несколько знакомых слов. «Ларк» — «добрый». «Тамларк» — «тоже добрый», вернее, «тоже добрая», это относилось ко мне. Старый найлерт в устах нашего гостя оказался сильно искажен, но я чувствовала — еще чуть-чуть и я уловлю систему этих искажений. Мы с Сычом поспешно отпили из бутыли. И он, и я ощущали себя на пороге открытий.
— Старый найлерт, разрази меня Небо! Сыч, это действительно старый найлерт!
— Искалеченный, — уточнил Сыч.
— Стангревский язык — старый найлерт! С ума сойти! О отрок! Поведай нам имя свое, ибо мы — други твои верные… да, и желаем тебе благоденствия и процветания. Мое имя — Альса, а сего благородного рыцаря именуют… э… а… Сыч, назовись.
Только сейчас до меня дошло — не Сыч же его зовут на самом деле. Это — прозвище, а имя у него наверняка какое-нибудь тильское, для слуха местных непривычное.
Сыч нагнулся, взял стангрева за подбородок и шепнул ему что-то на ухо. Глаза у стангрева стали какие-то беспомощные. Он взглянул на Сыча, на меня, на флягу в своих руках.
— Экнар аре ау, — прошептал он.
Меня зовут Экнар. Вернее, я есть Экнар. Погодите-погодите. В найлерте «я есть — аре лау, ты есть — ире лае, он, она есть — эре лайт.»
— В глаголе «лэйн» теряется согласная «эль»! — я подпрыгнула на кровати и захлопала в ладоши, — Ире ае Экнар. Аре ау Альса. А?
Сыч недоверчиво молчал. Стангрев опустил голову и тихо повторил:
— Аре ау Экнар.
— А! Это надо записать!
Я побежала в комнату за папкой. На полпути меня неожиданно повело и приложило к печке. Печка была раскалена, но этот факт до меня дошел не сразу. Фу ты-ну ты, я, похоже, перебрала арварановки.
Вернувшись, я достала чистый лист, выбрала в пенале угольный карандаш и написала сверху: «лэйн». Букву «л» я зачеркнула и поставила рядом восклицательный знак. Экнар целовался с флягой.
— Говорить — роургэйн. Императив — роург. Экнар, роург эрр. Говори много. В смысле —
— Роркейн, — поправил Экнар, — Ауара, — и отвернулся.
Похоже, ему не понравилась моя затея. Может, ему хотелось спать. Но мне спать не хотелось, меня охватило знакомое лихорадочное возбуждение. Стангревский язык! Я должна хотя бы наметить схему. Потом я посижу со словарями и учебниками, но сейчас, сейчас мне нужно, чтобы он говорил!
Черт возьми, я почти его понимаю! Я почти понимаю эту крылатую кровососущую кадакарскую тварь!
— Сыч, дай ему еще альсатры.
— Там, похоже, пусто. Все вылакал, — охотник отобрал у Экнара флягу, поболтал. — Пустая, как есть.
— Тогда арварановки. Что он дуется?
Сыч сунул ему в нос бутыль.
— Эй, ты. Вкуси. Срочно. Сейчас же.
Экнар послушно глотнул из горлышка и порадовал меня тем, чего я так удачно избежала. Он кашлял и всхлипывал, а Сыч лупил его по спине между сложенных крыл. «Роркейн» написала я. «Говорить».
— Рорк, Экнар.
Экнар опять завел свое «такенаунен». Это слово действительно имело в основе найлертское «таген», «труп». Я рассердилась.
— Что он привязался к этим трупам?
— Не к трупам, а к трупоедам, — объяснил Сыч. — «Аунэйн» — есть. «Тагенаэйн» — трупоед. Такенаунен — это мы с тобой.
— Трупоеды?
— Во-во. Они самые.
И обратился к Экнару:
— Такенаун ау? Такенауна айт?
— Эо, эо! — крикнул тот, — Да, да, да!
Меня это смутило и обидело. К нему со всей душой, а он трупоедами обзывается. Свинство это, братцы. Я надулась.
— Ну и пожалуйста. А ты — кровосос. Стангрев, — я хотела сказать то же самое на стангревском найлерте, но не знала глагола «сосать». Поэтому у меня получилось «аратнаун» — кровоед. Я ему так и сказала:
— Ире ае аратнаун!
Он засмеялся. Стукнул себя в забинтованную грудь.
— Аре ау тнэк. Аре ау экнар.
— Что?
«Тнэк» — «тнаг» — то есть «трус». Он назвал себя трусом?
— Сыч… Что значит «тнаг»?
— «Тнаг» значит «трус», — Сыч поглядел в бутылку и, закинув голову, принялся мрачно глотать.
— Что он тут болтал? Экнар…
— «Эгнер» значит «предатель». Он говорит, что он трус и предатель.
Это было уже слишком. Я не знала, что и подумать. Остались лишь растерянность да недоумение, словно обещанный клад обернулся кучей битых черепков.
Сыч протянул бутыль.
— Насчет труса и предателя я не знаю, — сказал Сыч, — А то, что он — дурень и тварь неблагодарная, это точно.
У меня шумело в голове. Было очень жарко. Я вернула Сычу бутыль, расшнуровала рукава и откинула их за спину. А что, если я сниму верхнее платье? Под ним — вполне приличное нижнее… Сыч говорил:
— Он хотел сбежать и замерзнуть в снегу. Он хотел умереть. Он укусил меня. Когда я потерял сознание, он втащил меня в дом и привалил к печке. Укрыл старой одеждой. Он надеялся, что успеет замерзнуть насмерть, прежде чем я его найду.