Что-то остается
Шрифт:
Как всегда, я застрял. Торчал перед тайником открытым, как пень, и все никак не мог оторваться — гладил мягкую шероховатость рукояти, промасленные тряпки, скрывавшие тусклый взблеск «черного зеркала»…
Зеркальце, Зеркальце. Красавец ты мой. Прости, что приходится так с тобой обращаться. Может, когда-нибудь… Провел рукой по толстенькому чехлу-тенгоннику. И вы простите, Цветы Смерти. Знаю, негоже оружию прятаться в промозглой темноте, но ведь я и сам прячусь. Играю в кости с Той, чей Плащ зовут Сон…
Наверное, в скором
Положил листочки на мешок, в котором оружия нет, проверил войлок. Не отсырел. Хорошо.
Закрыл тайник, потер щель снегом и взялся за дровишки. Нарубил, собрал и пошел к крыльцу.
— Сыч!
— Эй, Сыч!
Ага.
— Доброго утреца, барышни марантины.
Набежали, ишь ты. Подружка-то не вернулась. Заволновались. Ох, небось, влетит красоточке.
— Что у вас произошло?
— Дак… Ну, енто, то есть.
— Альсарена где?
— В доме, того… Почивает, ежели не того. Не разбудил, сталбыть.
— А стангрев?
— Ентот-то? Тама, в койке…
Они вошли вперед меня. Всезнайка сразу — шасть в закуток. На пациента смотреть. Инга, в отличие от нее, все-таки мазнула взглядом по бедняге Альсарене, уже проснувшейся и моргающей красноглазо. Видочек у упомянутой Альсарены, скажем честно, был не ахти — помятая, зеленая, смурная. Точно, башка болит. Кто ж тебя просил арварановкой нализываться, э?
Чаю, может, крепкого? Эх, жаль, кофе у меня нету. Да, если б даже и был — какой кофе у Сыча-охотника? Так что — извини, подруга.
Осмотрев безропотного и безучастного какого-то парнишку, всезнайка с ингой переглянулись. Аристократочка Альсарена успела спустить ноги с сундука и теперь сидела на импровизированной постели, пряча глаза. Стыдно, небось. Поделом, поделом, красавица. Неча родовитой лираэнке назюзюкиваться словно моряку, что полгода берега не видал, в вонючей таверне.
Я отошел к печке, подбросил дровишек. «Девочки» чуток побубнили:
— Что произошло?
— Потом расскажу.
— Ладно, Летта. Пошли, что ли?
— Пошли.
И быстренько распрощались. Причем обнаружилось, что аристократочка стыдится не только переполошившихся из-за нее товарок, но и собутыльника вчерашнего. Ну-ну. Может, впрок пойдет, э?
Удерживать их я не собирался. Куда больше, чем выяснение их отношений, в котором я вообще был — никаким боком, интересовал меня сейчас парень. Не нравилось мне его лицо. Не нравился остановившийся взгляд, направленный в потолок. Не нравился.
Я подошел и сел на пол возле кровати.
— Ты не хочешь жить, — сказал я. То есть, я сказал: — Оар тайрео ире.
«Смерти жаждешь ты». На Старом языке.
Он молчал. Зачем подтверждать — или, тем паче, опровергать — очевидное? Он — молчал.
— Было то же и со мною, — сказал я. — Кровь на руках моих. Кровь побратима.
Он повернул голову. Глазищи черные — бездонными колодцами, брови
— Он пошел со мной. Я хотел… доказать доблесть свою. Семье. И — женщине. А он, Лерг… Лерган было имя его… Он пошел со мной…
«Никаких разговоров. Спина к спине, Ирги. Все пополам, и слава тоже».
Подмигивает, гордо встряхивает головой. И — собственная гордость, и радость самодовольная — во чего у меня есть…
Боги, боги…
— Я хотел сделать то, что не удалось другим. Смерти одного человека хотел я…
Чтобы эдак небрежно улыбнуться, когда пойдет шепоток:
«— Вы знаете, судья Ардароно…
— Да, представьте себе. Какой ужас, верно?..»
— Но он оказался хитрее, тот человек…
Я хотел лезть первым. Но Лерг заявил: «У Тана есть Дигмар. У тебя буду — я.»
И все — так не всерьез, понарошку… Вот мы, два храбрых чертополоховых куста, сейчас исполним приговор, вынесенный не нами, и Семья Таунор окажется должна Семье Эуло, и кое-кто из Тауноров…
И «драконий коготь» впивается в щель между камнями кладки, и Лерг поднимается первым, и вот мы уже на стене, и готовимся спускаться…
И — гротескный силуэт в окне, сгусток мрака, ночной кошмар — и свист дротика — смерти, моей смерти — и Лерг — отталкивает, заслоняет, принимает мою смерть в себя…
«Уходим.»
Он пока не чувствует боли…
Мы спускаемся со стены обратно — бесславно, глупо, бездарно, никому не рассказать, нечем хвастаться — и еще не знаем, ни он, ни я, что дротик…
— Я подставил его под удар. Ради гордыни своей. И я убил его.
(Если бы мне не хватило решимости, если бы я подумал, чем может кончиться идиотская моя затея, пошел бы посоветоваться, хоть с тем же Даулом, в конце концов — все было бы по-другому, и не пришлось бы Эгверу потом ломать дверь, и резать веревку, и обдирать кулаки… И, может быть, сейчас я занимался совсем другими делами, а не сидел бы здесь, выпрашивая непонятно что у этого чужого парня…)
Поглядел в черные глаза, готовый к обычному Лерговскому:
«Ты-то тут при чем? Не считай себя центром мироздания, Ирги.»
Но стангрев кадакарский ничего мне не сказал.
— Лицо твое увидев… Подумал я — боги знак шлют…
Он кивнул. Может быть, дескать. Свой брат — язычник. С язычником куда проще, чем с этими… последователями Альберена.
И я решился.
— Друг… Жизнь твоя и смерть — твои счеты с Вышними. Только… Если можешь…
Некрасиво, Иргиаро. Подленько. Каким боком парень в твоих счетах с богами?..