Что-то остается
Шрифт:
— Не случилось? Во дворе повсюду кровь! Где Мотылек, то есть стангрев?
— Дак где ж ему быть? На койке, где положено…
Я обогнула Сыча и заглянула в темный закуток за печкой. Редда и Мотылек. Оба сидели на койке рядышком. Стангрев шаркал ногами, нащупывая обувку. Выглядел он ужасно. Левая сторона лица надулась, почернела. Глаз потонул в опухоли. Вывернуло разбитые губы. Правую щеку украшала лихая ссадина — наискось, от виска до подбородка. Обрамляла эту живопись эксцентричная прическа, напоминающая взрыв
— Кто это сделал?
Ах ты, бедный мой. Что ж тебе так не везет? Взяв в ладони его лицо, поворачивала так и эдак, определяя повреждения. Синяки внятно-круглые, ровные. Нанесены не рукой, а, скорее всего, палкой. Точно, в парня тыкали палкой, причем большей частью в лицо. Наверно, хотели выбить глаза.
Стангрев покорно позволял себя осматривать. Отстранился, только когда я попыталась раскрыть ему рот, чтобы посмотреть целы ли зубы.
— Мы тут поправили сами, что смогли, — бурчал за спиной Сыч, — Но ты — того… глянь все ж таки сама.
Крылья косым крестом лежали у стангрева за спиной. Больное заново обмотано бинтами. Ясеневые рейки если и были смещены, сейчас находились в правильном положении. На плечах и на крыльях добавилась уйма новых царапин. Все, однако, аккуратно промыты и смазаны бальзамом.
— Кто его избил, Сыч?
— Кто? Да сам постарался.
— Сам себя изметелил палкой?
— Да не… Это я насчет крыла. В окно он вышел.
— Сбежать хотел?
— Не. Меня спасал. От съедения.
В голосе охотника явственно прозвучала самая настоящая отцовская гордость. Задавая вопросы, я глядела на Мотылька. Он рассматривал свои колени.
— От чего он тебя спасал?
— От съедения. Меня жрать пришли… енти. А тут козявка наша как выскочит… Окно своротил, воет… Они и задали стрекача.
Ничего не понимаю.
— Кто тебя есть собрался? Звери?
— Хуже, — торжественно объявил Сыч. — Трупоеды.
Я обернулась. Он стоял в вальяжной позе, облокотившись на печь. У ног его сидел Ун.
— Чего ты ухмыляешься?
— Да так…
Он пожал плечом, продолжая ухмыляться. В кудлатой бороде блестели зубы. Такой сам кого угодно съест.
— Мотылечек…
Я присела на корточки, снизу заглядывая в склоненное лицо.
— Почему ты молчишь? — спросила я на старом найлерте, — Кто тебя… Кто сделал это?
— Такенаунен.
Он взглянул поверх моего плеча на охотника. На Мотыльке было накручено старое шерстяное покрывало. Из-под покрывала торчали голые мальчишечьи колени. Я встала, пошарила на полке с лекарствами. Нашла микстуру, сильное обезболивающее средство.
— Сыч, принеси-ка воды.
Сыч ушел. Я снова присела на корточки.
— Трупоеды, Мотылек. Э-э… с какой целью они приходили?
Стангрев проговорил что-то непонятное. Потом я разобрала «моя вина». Потом — «приходили
Вернулся Сыч с чашкой воды. Я накапала туда микстуры.
— Пей, Мотылек. Горько? Пей, надо выпить. Это лекарство.
Выпил, хоть и скривился. Я освободила его от чашки. Взяла в руки обе его ладони — узкие, длиннопалые, заново перебинтованные.
— Им нужен был ты, Мотылек? Они хотели тебя забрать? Убить?
Стангрев мотнул головой.
— Нет. Не меня. Его.
— Дак того… Померещилось парню с перепугу, — влез Сыч на обыкновенном вульгарном лиранате, — Кайд ко мне заходил. С Ольдом да с Рагнаром. Зашли — того. Побалакать. Слово за слово… Ну, сцепились. А тут птаха наша налетела. Они перепужались и — бежать.
— Ага. А прежде, чем убежали, излупцевали парня палками.
— Дак того… Мне по маковке спервоначалу тюкнули. Ну, я с копыт долой. А парень уже потом набежал. Мы ведь с Кайдом — вроде как недруги. Супротив друг друга, сталбыть. Неслух ентот — вообче никаким боком, не совался б в чужие дела — шкуру б сберег.
Я недоверчиво покачала головой.
— Кайд что, пьяный был?
— Да тверезый небось бы не попер. Залил глаза и вперед.
— Я, конечно, не знаю, какие у вас там отношения с Кайдом…
— Да как у кошки с собакой.
— Такенаунен, — вдруг сказал стангрев, — Трупоеды приходили убить. Приходили убить его, — он мотнул головой в сторону Сыча.
— Брось, — перешел Сыч на старый найлерт, — Просто злоба. Пьяные, злые. Глупость, — Сыч посмотрел на меня и пояснил на лиранате: — Для парня что пьяный Кайд, что медведь-шатун — все едино. Непривычный он к дракам-то.
Тут стангрев опять сказал что-то непонятное. Звучало оно как «аре гварнау». Он повторил это несколько раз.
— Аре гварнау? — я нахмурилась, — Гварнэйн? Что это значит?
— Гварнарэйн, — поправил стангрев, — Слышать, — он дотронулся до своего уха, — Видеть, — коснулся глаз, — Гварнарэйн, — прижал ладони к груди чуть выше повязки.
— Чувствовать?
— Чувствовать, — он посопел, подбирая слова, — Да. Похоже. Почти. Чувствовать, что чувствует… другой. Гварнарэйн.
— Он слухучий, — встрял с объяснениями Сыч, — Как енти, с хвостами. Арвараны всякие. Оборотни там…
— «Слух сердца»! Вот что это значило.
Стангрев — эмпат. Я не удивилась. Каким-то образом мне это уже давно было известно. Сейчас сей факт просто сформулировали.
— Значит, ты э-э… слышал (ире гварнае), что трупоеды собирались убить Сыча?
— Я слышал. Слышал. Хотели убить. Из-за меня.
Я поднялась с корточек. Выпрямила немного затекшую спину.
— Поговорю-ка я с Кайдом.
Сыч отлепился от печки и растопырился в проходе.
— Да брось. Того. Пошто тебе в енто дело лезть? Сам с им побалакаю. По-свойски. Наши енто дела, мужские.