Что вдруг

Тименчик Роман Давидович

По-видимому, ему же адресован триолет 1916 года:

Твоих ресниц бесчисленные жала,Названье необычное твое.Чужими показались мне сначалаТвоих ресниц бесчисленные жала.Увы, напасти я не избежала,Вонзились в грудь, не пощадив ее,Твоих ресниц бесчисленные жала,Названье необычное твое⁶³.

Он же, видимо, и адресат стихотворения «Памятник»:

Ты будешь мне Архистратигом снитьсяС

соблазном обнаженного меча,С открытыми глазами, как у птицы,Что смотрит в солнце, не боясь луча⁶⁴.

Ономастические перифразы на фоне повсеместной риторической оснащенности⁶⁵ текста (то свойство, о котором М. Кузмин в рецензии на «Соты» писал: «Некоторая торжественность тона и эпитетов (Мандельштам?) не смешна, но кажется скорее поэтическим приемом»⁶⁶) были спародированы Мандельштамом:

Архистратиг вошел в иконостас,В ночной тиши запахло валерьяном⁶⁷.

О своей любви к Анне Дармолатовой, в 1914 году ставшей женой С.Э. Радлова, Валериан Чудовский (в 1916 году назначенный заведовать отделом изящных искусств Публичной библиотеки в Петербурге) говорил как о роде религиозного поклонения, причем существенную роль в этом культе играли фотографии Радловой⁶⁸. «Аполлинический» (а не «дионисийный») поклонник Анны Радловой, постоянный автор журнала «Аполлон» (одно время исполнявший и секретарские обязанности), приехавший в Алушту навестить Радловых, предстает в пьесе в ореоле ярко-индивидуальной речевой характеристики, соответствовавшей его программной языковой политике: сохранение памяти о внутренней форме в грецизмах и «стремление для тех иностранных слов, без коих совсем нельзя обойтись, перенимать только основу, проводя все дальнейшие образования уже вполне по-русски. Потому я говорю <…> иамбовый, трагедийный <…>, стараясь провести в русском языке самобытность, заметную в других языках славянских»⁶⁹. В «Кофейне» Валеранна – Чудовский говорит (оказываясь к тому же автором термина «сказ», подхваченного формалистами):

Твой чуткий сказ влечет меня стихийно.Средь Петрограждан нелегко мне жить.Лишь я один умею гармонийно,Аполлонически любить.

Или:

Без айсфетичного витийстваЗоологийный дам пример:Ваш муж – свинья и изувер.Радулус (врывается с кофейником)Сюда, сюда, о демоны убийства!И в мой кофейник влейте ведра яду.ВалераннаСказал бы «даймоны». Здесь три ошибки кряду.

А на фразу Радулуса «Вот кофею…» как ревнитель языка замечает: «“Ю” не причем, положим».

Титульная героиня подзаголовка, женщина-Савонарола, Белла Капита – художница Анна Михайловна Зельманова (1891–1952), автор портретов не только Ахматовой и Мандельштама, но и других представителей петербургского модернизма (включая и автопортрет⁷⁰), а в лето 1917 года – портретов Анны Радловой и Паллады Богдановой-Бельской⁷¹.

О ней читаем в ахматовских «Листках из дневника»:

Приезжал О.Э. в Царское. Когда он влюблялся, что происходило довольно часто, я несколько раз была его конфиденткой. Первой на моей памяти была Анна Михайловна Зельманова-Чудовская, красавица художница. Она написала его портрет на синем фоне с закинутой головой (1914, на Алексеевской улице)⁷². Анне Михайловне он стихов не писал, на что сам горько жаловался – еще не умел писать любовные стихи.

Ахматовой вторит Бенедикт Лившиц: «женщина

редкой красоты»⁷³. Видимо, самоотвод от статуса эротического поэта был предъявлен и самой А.М. Зельмановой – появившись в Тавриде, Генеральша удивляется:

И даже Тиж Д'Аманд, почтенный Дон Хозе,Стрекочет о любви подобно стрекозе.

Генеральша походя замечает о Валеранне:

Но вас сама спрошу про эту встречу:На что нужны нам бывшие мужья?

(в письмах 1917 года к А.Радловой В. Чудовский называл А.М. Зельманову своим заклятым врагом).

Во втором браке она – жена полковника Бориса Белокопытова (1886–1942), которого поминает монолог Генеральши, единственное место в черноморской импровизации, напоминающее о столичных новостях —

Генеральша (с достоинством)Вы мне мешаете, вы не в еврейской лавке.Весь кабинет министров просит об отставке.Диктатор нужен нам с железною рукой,Супруг мой, генерал, иль кто-нибудь другой.Забыв о родине, вы целый день в раздоре, —

и вводящее в оставшиеся за сценой ежедневные переживания петроградцев, представление о которых дает письмо Сергея Радлова к Ахматовой, написанное в Алуште за две недели до Саломеиных именин:

Никогда еще не жили мы в таком незнании будущего дня. Никогда еще не было так грустно вспоминать о вчерашнем, так страшно гадать о завтрашнем⁷⁴.

Карнавальный разгул пляжной телесности (Деметрика: «Пленительна совместность обнажений, порочней полуголые тела», Генеральша: «Бесстыжие тела нагих мужей и дев питают медленно мой справедливый гнев», «А вы, столичное утративши обличье, в трико и трусики тела полуодев, и быстро все забыв, чему нас учит школа, мирам вещаете про уравненье пола. Презренно равенство, коль равенство для всех. А ваш фамильенбад похож на свальный грех. Все на виду у всех творите вы бесстыдно!»), в котором Тиж д’Аманду не находилось места (литераторы, посещавшие шесть десятков лет спустя Саломею Андроникову, приводят в своих стихах и прозе припомненные ею обидные реплики на этот счет⁷⁵), легчайшим отголоском прозвучал в написанном в Алуште в августе стихотворении Мандельштама. Увиденное крупным планом плечо, через которое посмотрела Вера Артуровна Судейкина-Стравинская⁷⁶, возникло, видимо, отраженным в зеркале «ясновидца плоти»⁷⁷ – в 1915 году она снялась в экранизации «Войны и мира» в роли Элен Курагиной, славной своими обнаженными мраморными плечами.

«А в это время…» – как писали в титрах немого кинематографа (а также, по слухам, «Какая жаль!»). Оставалось два месяца до 24 октября 1917 года, когда Валериан Чудовский записал в Петрограде: «Господь да спасет Россию! Проклятый город опять охвачен мятежом. Темные улицы полны возбужденной толпой, все ждут великих событий, но событий не видно, – и это особенно страшно, ибо все знают, что то, чего не видно, все же свершается. В четвертый раз уличная чернь посягает на власть; в те разы мы видели вооруженные полчища, мы слышали пальбу, была борьба – на этот раз ничего такого, и это страшно…»⁷⁸.

Первоначальная редакция – как предисловие в издании: Кофейня разбитых сердец. Коллективная шуточная пьеса при участии О.Э. Мандельштама / Публикация Т. Никольской, Р. Тименчика, А. Меца. Беркли, 1997.

Комментарии

1.

Здесь приведены цитированные С.Н. Андрониковой по памяти строки Тиж д'Аманда «Мне дан желудок…», «Маятник душ – строг…», «Камень в витринах…» (Мандельштам О. Собрание сочинений в двух томах / Под ред. проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Т. 2. 1966. С. 513).