Что вдруг

Тименчик Роман Давидович

О повязанности общими заботами о пропитании Мандельштам 15 августа 1917 года вписал в альбом Паллады (с которой пользовался общей молочницей) двустишие:

Я связан молоком с языческой Палладой,И кроме молока мне ничего не надо!⁶

Оставшаяся за кулисами действия Паллада возникает в комедии еще раз, в основном своем качестве практика и теоретика науки любви⁷:

КотикусКого любить и кем увлечься надо?СуламифьНе все ль равно? Кто нравится – хорош.КотикусТак говорит и некая Паллада.

В

другой раз автор «Камня» говорит элегическим дистихом в тон встреченному «Александрису Леонидопуло, педагогу» – критику, пушкиноведу, прозаику Александру Леонидовичу Слонимскому (1884–1964). Александр Слонимский на склоне лет поминал Алушту как «Крымскую лабораторию формализма»⁸. Воздыхания Леонидопуло —

Тягостей, ох, не снесут брюкоодетые чресла,Лунною ночью и днем плачу я все об одном:Встретилась мне на пути бронзовоплечая дева,Я ей сандалии шил, с нею ходил в вертоград.Чтобы ее ублажить прохладнопенным напитком,Часто я смелой рукой вымя коровье трепал.Сколько письмен заказных из Алустии ей приносил я,Сколько конфект покупал, сколько истратил я драхм.Вечно сурова ко мне ременнообутая дева,Вечно над мукой моей, злая, смеется она.Но я сегодня решил, облачившись в купальные трусы,С камней Черновских стремглав в черные волны прыгнуть…Путница, встретив Вирджинию, ты ей скажи непременно:Горестный Александрис в волнах соленых погиб…Милая дева, прощай. Граждане Крыма, прощайте… —

стилизуют облик А. Слонимского в некотором контрасте с его незадолго до того продемонстрированной мужской взрослостью – он работал в санитарном отряде Союза городов и описал фронтовые впечатления в очерках «Картины войны»⁹. Мандельштам и Слонимский впервые выходят на сцену одновременно:

Входят с двух сторон Леонидопуло и Тиж д’Аманд. Первый нагружен пакетами.

Второй с книгой под мышкой, на лице физическое и нравственное страдание.

ЛеонидопулоГде же Вирджиния, где же? Ответствуй, прохожий. Не знаешь.Грустным взором глядишь, верно несчастен и ты.Тиж«Камень» в витринах есть, но есть и в печени камень:Знай, рассосаться, мой друг, трудно обоим камням.

«Вирджиния, девушка», к которой взывает Леонидопуло, – Наталья Владимировна Гвоздева-Султанова (1895–1976)¹⁰ названа говорящим именем потому, что носила «девическую» прическу – коски по ушам. Урожденная Шумкова, она описана в автобиографической прозе Ольги Морозовой под именем «Наташи Ш., “шармантной”, как говорилось, девицы»¹¹. Она и сообщила текст пьесы, расшифровав имена персонажей¹².

Первая из вышеприведенных сцен, где пререкаются С.Н. Андроникова (Суламифь) и Мандельштам (Тиж д’Аманд), смутно хранившаяся в памяти другого персонажа комедии, Виктора Жирмунского (Витикуса), заставила его предположить, благодаря известной перекличке мотивов, реальные лица за фельетонными масками в одном из очерков Георгия Иванова. После чтения «Истории одного посвящения» Марины Цветаевой и обсуждения этого очерка с В.М.Жирмунским в 1964 году Ахматова записала в рабочей тетради:

Кроме Коктебеля, М<андельшт>ам в Крыму бывал в Алуште (дача Магденко). Там в 16–17 была Саломея с Рафаловичем (С. 557); О. М<андельшта>м жил в Крыму 1916-17 г. <…> в Алуште у Магденко. Там в это время были <…> Саломея с Рафаловичем [-] [п]ара, из кот<орой> старый пасквилянт (Г.Иванов) мог слепить богатого армянина и его хорошенькую содержанку. Оба в это время были в Париже, и, конечно, без битья дело бы не обошлось (пред <положение> В.М. Ж<ирмунского>, не знать, к кому относится соломка, Георгий Иванов просто не мог (это знали все), и если он называет ее хорошенькой содержанкой, ему нужна маска¹³.

Речь идет о цитируемом у Цветаевой очерке Г.В.Иванова из цикла «Китайские тени»:

Мандельштам жил в Коктебеле <…>, сопровождаемый улюлюканьем местных мальчишек и улыбками остального населения «живописного уголка». Особенно, кстати, потешалась над ним «она», та, которой он предлагал «принять» в залог вечной любви «ладонями моими пересыпаемый песок». Она (очень хорошенькая, немного вульгарная брюнетка, по профессии женщина-врач) вряд ли была расположена принимать подарки такого рода: в Коктебель ее привез ее содержатель – армянский купец, жирный, масляный,

черномазый. Привез и был очень доволен: наконец-то нашлось место, где ее было не к кому, кроме Мандельштама, ревновать… <…> Мандельштам шел по берегу <…>. Недовольный, голодный, гордый, смешной, безнадежно влюбленный в женщину-врача, подругу армянина, которая сидит теперь на своей веранде в розовом прелестном капоте и пьет кофе – вкусный, жирный кофе, и ест горячие, домашние булки, сколько угодно булок…¹⁴.

Догадка В.М. Жирмунского подтверждается формулировкой Г.В. Иванова – последний писал В.Ф. Маркову в 1957 году: «Саломея <…> жена знаменитого булочника, рожд<енная> кн<яжна> Андроникова[,] держал[а] салон <…> Теперь эта Саломея в Лондоне, большевизанит. <…> это та Саломея, “когда соломинка не спишь в огромной спальне”»¹⁵.

Жирмунский-Витикус существовал в «Кофейне» в комической паре с Котикусом:

КотикусПрофессор Витикус, ах что вы, что вы…ВитикусПрофессор Котикус, я сотни книг…КотикусПрофессор, вы к науке не готовы.ВитикусПрофессор, я методику постиг.КотикусПрошу, профессор, объяснить позвольте…ВитикусОт объяснений вы меня увольте.КотикусПиррихий и пэон четвертый сутьДве вещи разные.ВитикусДа я ничутьНе отрицал.КотикусПоэзия не проза,Метафора не есть метемпсихоза.Лишь эту разницу переварив, мыДойдем до мужеской и женской рифмы…

Профессор Котикус – Константин Васильевич Мочульский (1892–1948), тогда – начинающий филолог¹⁶, приват-доцент Петербургского университета, впоследствии, в эмиграции – видный литературовед¹⁷. Со студенческих лет был дружен с Мандельштамом и Гумилевым¹⁸. Увлекался театром¹⁹, участвовал в любительских спектаклях. Его парижский друг вспоминал: «Мы знали в К.В. его склонность к игре, которая как-то удивительно уживалась в нем с добросовестностью и основательностью университетского ученого и с глубокой серьезностью в разрешении проблем его личной духовной жизни»²⁰. Он, видимо, писал лирические стихи – как будто только одно из них, внесенное в альбом Анны Ахматовой, опубликовано²¹, но в дружеском кругу больше был известен своими пародиями²².

К.В. Мочульский оставил воспоминания о Мандельштаме в алуштинское лето 1917 года²³.

Виктор Максимович Жирмунский (1891–1971) в то время стал одной из самых заметных фигур среди молодых петербургских филологов. Летом 1917 года он намеревался выполнить роль организующего центра для среды своих коллег. Затевалось издание периодического альманаха или журнала, посвященного поэтике, – были приглашены Жирмунским туда, например, Н.В. Недоброво²⁴ и Б.М. Эйхенбаум²⁵. Предполагалось и участие некоторых из персонажей «Кофейни»²⁶.

Место, где обитали юные «профессора»²⁷ в Алуште, как нарочно, именовалось «Профессорским уголком» (после национализации дач, в 1923 году стало называться Рабочим уголком, позднее – один из корпусов санатория «30 лет Октября»). Этот дачный пансион под Алуштой, где происходит действие пьесы, принадлежал по наследству бывшей актрисе Елизавете Петровне Магденко²⁸, первой жене А.А. Смирнова (ее отец купил эти две десятины земли в 1885 году). Еще в 1915 году Профессорский уголок приютил, как сообщала из Алушты Ю.Л. Сазонова-Слонимская, сестра А.Л. Слонимского, «выводок молодых филологов, которые в звездные ночи превращаются в живой сборник стихов Федора Кузьмича <Сологуба>, Вяч. Иванова, отчасти Ахматовой»²⁹. Весной 1918 года там у А.А. Смирнова гостил Николай Бахтин³⁰. Гостем этого места был давний знакомый Е.П. Магденко Николай Недоброво (в 1905 году он предполагал включить ее в «академию – собрания талантливых мужчин и приятных женщин»³¹, она адресат нескольких его стихотворений) и описал здешний пейзаж в сонете «Демерджи»: