Чудеса и Чудовища
Шрифт:
Веки отяжелели, обессиливший от нервного напряжения я привалился спиной к кровати и, как мне показалось, просто моргнул, однако открыть глаза уже не сумел.
Мой разум оказался в плену навязчивых образов и тревоги, пот струился по спине, но руки оставались ледяными. Пытаясь вырваться из болезненной дрёмы, я звал Филиппа, силуэт которого нечётко вырисовывался на фоне окна, но он не оборачивался. Позже я понял, что кричал не вслух, а внутри себя, что взывал к нему мысленно, потому что не мог открыть рот.
Существо за порогом ликовало – я ощущал его злобное торжество.
В дрожащей темноте я видел его фигуру – изломанную, закутанную в истлевший саван. Бледное лицо расплывалось и, сколько бы я ни пытался его рассмотреть, мне не удавалось сосредоточиться на нём.
Внезапно Филипп отошёл от окна и склонился надо мной. Я почувствовал, что он одержим злой волей, и попытался вытянуть перед собой руки, но ничего не вышло – тело словно превратилось в камень. Его огромные пальцы тянутся к моему горлу, а я ничего не могу сделать.
– Просыпайся, – донеслось до меня, – давай, нужно идти.
Я вскрикнул и открыл глаза, Филипп отпрянул и удивлённо уставился на меня.
– Вставай, – подозрительно прищурившись, сказал он, – рассвет наступил.
– Уже? – Я уставился на разлившуюся за окном серость. – Оно ушло?
– Несколько минут назад. – Филипп поднял с пола рюкзак и спросил: – Тебе что-то снилось?
– Нет, – соврал я, – ничего.
Глава 10
Ничто в замке не выдавало присутствия ночного гостя – пыль толстым слоем покрывала лестницу, но на ней я увидел только наши следы. У двери комнаты, ставшей для нас укрытием, тоже ничего не изменилось, будто ночь была выдумкой, а кошмар, порождённый ею, – лишь плодом нашей фантазии.
Филипп спускается первым, а я, предоставленный сам себе, остановился, чтобы рассмотреть старые картины, накрытые тканью.
Под истлевшей материей обнаружился портрет мужчины. Ничего особенного, просто привлекательный человек средних лет с седыми висками и носом, напоминающим орлиный клюв. На нём надета старинная одежда, не пиджак, а, скорее, камзол со стоячим воротником. Фон портретист выбрал мрачный – чёрно-серый, напомнивший мне тьму, клубившуюся ночью у двери. Одежда на мужчине тёмно-красная, цвет красок насыщенный, будто художник только вчера заглядывал сюда, чтобы обновить работу.
Решив, что уделил достаточно внимания портрету, я приподнял покров над следующей картиной. Ткань рассыпается в моих пальцах, распадается на крошечные частички. Замок лишился хозяев очень давно, возможно, прошла не одна сотня лет.
Мрачный пейзаж на второй картине отвлёк меня от мыслей о скоротечности времени. Я оценил мастерство художника и перешёл к следующему полотну. Интересно, заключена ли в этих работах какая-то ценность? Быть может, какой-нибудь музей захочет принять их в свою коллекцию?
На посеревшем от времени полотне я заметил следы грязных пальцев. Влекомый врождённым любопытством, я отбросил ткань. Горестный вздох сам собой сорвался с моих губ.
Если бы на картине была изображена прекрасная
Невооружённым глазом видно её сходство с мужчиной, которого я разглядывал первым. Возможно, она приходилась ему дочерью или сестрой. Те же серые глаза, нос, прямая линия рта, упрямый подбородок и бледность, граничащая с болезненностью.
– Ты идёшь? – Нетерпеливо спросил Филипп.
Я вздрогнул и опустил полотно. Громила стоит внизу и сверлит меня недовольным взглядом.
– Ты знаешь что-то о владельцах замка?
– Я охотник, а не риелтор.
– Ладно, – покорно согласился я. – А что на счёт вампира? Как ты собрался переправить его в Лондон?
– Вызову Пожирателя Времени, когда мы будем готовы.
– Вызовешь? Как?
– Вперёд, Морган, – Филипп грубо взял меня за локоть и потащил вперёд. – Мы и так задержались.
Мне бы хотелось идти медленнее, но Филипп будто с цепи сорвался. Возможно, он уверен в том, что вампиры совершенно безобидны при свете дня, но я такой уверенности не испытываю. От воспоминаний о ночных кошмарах по коже побежали мурашки, к горлу подступил горький ком. Хорошо, что мы ещё не завтракали.
Горшок стоит на том же месте, что и вчера. Филипп надавил на него ботинком, каменная плита в полу отъехала в сторону, открывая спуск. Мы замерли в нерешительности перед зияющей бездной, я уловил едва заметный сладковатый запах разложения.
– Пойду первым, – наконец сказал Филипп. – Не отставай и неси лампу.
Он запалил фитиль и передал лампу мне. Наши пальцы встретились и, к своему ужасу, я почувствовал, что его руки тоже дрожат.
Спуск круто уходит вниз, лестница сложена спиралью. Стены подземелья сперва были выложены камнем, а потом превратились в скальную породу. Кое-где по ней стекает вода, неизвестно откуда взявшаяся в таком месте. Ступени скользкие от влаги, на них, вопреки здравому смыслу, растёт мох.
Едва уловимый дух тлена превратился в смрадную вонь. Я прижал руку к лицу, но всё равно чувствую запах смерти. Он такой густой, что забивает ноздри.
Меня охватил необъяснимый ужас, всё моё существо взвилось, оно громко протестует против спуска, но Филипп упрямо идёт вперёд, а я, едва живой от страха, следую за ним. Проход становится всё уже и мне кажется, что мы останемся здесь навсегда, погребённые под старым замком.
Спуск наконец закончился и превратился в узкий тёмный коридор. Он похож на глотку, хотел сказать я, но предусмотрительно промолчал, не желая нагнетать и без того напряжённую атмосферу.
Наши шаги поглощает тьма, стук сердец превратился в набат. Всё вокруг кричит «Бегите! Бегите!», но мы упорно идём вперёд. По моей спине ручьями бежит пот, рука, сжимающая кольцо лампы, выглядит обескровленной. Она такая бледная, что я могу разглядеть вены, затейливыми узорами разбегающиеся под кожей.