Чудо в аббатстве
Шрифт:
Но Бруно молчал.
Я представляла все это так ясно: беспокоящийся отец, его любовь к ребенку, его радость, которую он находил в сыне, несмотря на угрызения совести. Мне понятны были его восхищение и страдание, и я хотела крикнуть: "Бруно, поговори с ним ласково. Пусть он узнает, что ты рад назвать его отцом".
Но Бруно молчал как завороженный.
И вдруг все изменилось. Я услышала громкий голос:
– Так вот вы где. Отец и сын, а?
– И, к моему ужасу, появился Ролф Уивер.
Я отпрянула в кусты. Я подумала о Кезаи, лежащей на кровати голой, привязанной веревками за лодыжки, и молилась, чтобы
– Ну, - крикнул он, - каково знать, что ты - сын этого блудливого монаха и деревенской шлюхи?
Я смотрела на лицо Бруно, белое, как мраморное лицо Мадонны, украшенной драгоценностями.
Он ничего не ответил. Амброуз шагнул к Ролфу Уиверу.
– Осторожнее, монах!
– воскликнул Уивер.
– Клянусь Богом, я велю содрать с тебя кожу, если ты подымешь на меня руку. Разве недостаточно, что ты лгал своему аббату, что ты осквернил его Аббатство, что ты совершил смертельный грех, а теперь ты еще угрожаешь человеку короля?
– Уивер засмеялся.
– Она смачная девица, можешь мне поверить. Быстро загорается и ни в чем не отказывает. Клянусь Богом, стоит на нее только взглянуть - и она уже готова тут же, не сходя с места, оказать все услуги. Это твоя мать, мой мальчик. Хотел бы я посмотреть, как они кувыркаются в траве! Вот так ты и был сделан. Не сомневаюсь, это было потрясением для святого монаха и его маленькой шлюшки, когда они обнаружили, что ты уже на пути в этот мир.
И он выдал тираду, которую я не поняла. Мне хотелось только одного: заткнуть уши и убежать. Но я боялась даже пошевелиться, иначе она обнаружат меня, а я, как ни странно, больше страшилась, что Бруно узнает, что я стала свидетельницей его позора, чем того, что Ролф Уивер может сделать со мной.
И вдруг случилось ужасное. Брат Амброуз, подскочив к Ролфу Уиверу, схватил его за горло. Они упали и покатились по траве. Бруно стоял, не шевелясь, только смотрел на них. Я увидела, что брат Амброуз подмял под себя Ролфа Уивера и, держа его за шею, несколько раз ударил его головой о землю.
Меня охватил ужас. Я видела побагровевшее лицо Ролфа Уивера, я слышала, как он ловит воздух, - и вдруг все стихло.
Брат Амброуз поднялся, взял Бруно за руку, и они медленно направились в сторону Аббатства.
Я сидела в кустах, сжавшись в комочек, потом побежала, стараясь держаться подальше от человека, неподвижно лежащего
На закате следующего дня тело Амброуза покачивалось на виселице у ворот Аббатства. Отец запретил матушке, мне и Кейт подходить к ней.
На него глубоко подействовало происшедшее, ибо в дополнение к этой ужасной трагедии умер аббат.
Отец сказал мне:
– Мы живем в ужасное время, дитя мое.
В доме царила тишина, если надо было что-то сказать, говорили шепотом. Казалось, мы ждали, какие еще напасти обрушатся на нас. Отец сказал, что его радует только одно: его друг сэр Томас Мор, по крайней мере, избавлен от всех этих ужасов, к которым привело желание короля получить свое любой ценой. Я была рада, что этим он поделился только со мной, и содрогнулась от мысли, что он может повторить это кому-нибудь еще. Но он успокоил меня и обещал, что будет осторожен, настолько осторожен, насколько это возможно в этом опасном мире.
Люди короля разогнали монахов. Аббатство теперь принадлежало королю. Было объявлено, что из-за мерзостей, творимых в его святых стенах, монахи лишаются пенсий. Аббат, которого ожидало епископство, если бы не этот скандал, к счастью для него, умер, пока люди короля находились в Аббатстве. Говорили, что он умер от разрыва сердца. Я могла поверить этому и догадывалась, что самым жестоким ударом для аббата было узнать, что один из его монахов обманул его и посмел осквернить святые ясли своим незаконнорожденным ребенком, а также потеря Аббатства.
В течение всех тех несчастных дней из Аббатства доносились голоса людей, грузивших на вьючных животных сокровища, которые пополнили королевскую казну. Часть сокровищ украли. Воры приходили по ночам и срывали роскошные покровы из-за золотых и серебряных нитей, вплетенных в них. Если грабителей ловили, то их сразу вешали, но соблазн был велик, дело стоило того, чтобы рисковать.
Множество манускриптов - работы брата Валериана - были сложены перед Аббатством и сожжены. Свинец на крыше представлял большую ценность, и человек, который заменил Ролфа Уивера, дал распоряжение снять его.
Монахов оставили на произвол судьбы: они должны были искать средства к существованию в мире, к которому не были приспособлены. Брат Иоан и брат Яков пришли к отцу; им немедленно предложили кров, но они отклонили предложение.
– Если мы примем его, - объяснили они, - то подвергнем тебя опасности, а как мирские братья мы не так уж не приспособлены. Мы выходили в мир, выполняя всякие поручения Аббатства; в Лондоне у нас есть знакомый купец, продающий шерсть, он мог бы дать нам работу.
Видя, что они непреклонны, отец настоял, чтобы с собой в дорогу они взяли по тугому кошельку.
В тот же день позднее в кабинете отца, когда мы разговаривали об ужасном несчастье, обрушившемся на аббатство Святого Бруно, к нам присоединился Саймон Кейсман. Отец как раз говорил, что очень хотел бы, чтобы святые братья остались у нас, когда мы увидели двух монахов, пересекающих лужайку. Отец поспешил им навстречу, за ним быстро вышли Саймон Кейсман и я.
Монахи сказали, что их зовут брат Клемент и брат Юджин, что один из них работал в пекарне, другой - в пивоварне. Теперь они были в растерянности и не знали, куда идти. Чувствовалось, что они не от мира сего, и это меня взволновало: выбросить их в мир - все равно, что оставить двух ягнят в стае волков.