Чудо в аббатстве
Шрифт:
Кезая разрыдалась.
– Но сейчас я говорю правду, - сказала она.
– И это самое порочное, что может быть. И теперь об этом знает весь мир.
– Кезая, - воскликнула я, - ты рассказала это.., тому мужчине'.
Она раскачивалась взад-вперед, охваченная отчаянием.
– Госпожа, я не могла не рассказать. Он послал за мной, чтобы я пришла в тот дом, где в Аббатстве принимают странников. Меня провели в комнату, и он приказал мне раздеться и лечь на кровать. Я так и сделала, я ждала его, потому что думала, что...
– Мы знаем, что ты думала, ты, шлюха!
– крикнула Кейт.
– Но это было не то, - продолжала Кезая.
– Он подошел, наклонился надо мной, стал грубо ласкать меня и сказал: "Ты
– Ты думала, что это будет что-то новое в.., любовной игре, как ты называешь это?
– спросила Кейт.
– Я так и подумала, госпожа.., пока не увидела кнут. Тогда я закричала, а он ударил меня по лицу и сказал: "Не шуми, сука". Я спросила его, что он еще хочет от меня; кроме того, что он уже имел, я больше ничего не могу ему дать. "О, у тебя еще есть кое-что, - сказал он.
– У тебя есть кое-что, что я хочу, и ты мне дашь это, даже если для этого мне нужно будет тебя убить". Я очень испугалась, госпожа, даже кричать не могла, а он смотрел на меня, как дьявол, наклонясь надо мной, смотрел с вожделением, как мужчина смотрит на голую женщину, но такого вожделения я никогда раньше не видела. Потом он сказал:
"Ты имеешь какое-то отношение к монахам. Ты же не будешь отрицать, что такая женщина, как ты, не прочь немного пошалить за серыми стенами. У тебя уже достаточно было слуг, конюхов, садовников и всех путников, которые проходили мимо. И ты захотела немножко разнообразия, ведь так?" Тогда под тяжестью моего греха я начала дрожать, а он увидел это и засмеялся еще больше: "Ты мне скажешь, Кезая?
– спросил он.
– Ты мне скажешь все о вашем кувырканий на алтаре и в святых часовнях". Я закричала:
"Это было не там. Это было не там. Мы не были такими грешниками". И он сказал: "Где же вы тогда согрешили, Кезая?" Я крепко закрыла рот, я не могла говорить. Он ударил меня кнутом, госпожа. Я вскрикнула, и он рассмеялся: "Кричи, сколько хочешь, Кезая. Здесь привыкли к крикам и не посмеют пожаловаться". Это была только проба, начало. Я почувствовала кровь на бедрах. Он наклонился надо мной и стал ласкать меня, как обычно, грубо. Он укусил меня за ухо. При этом он произнес: "Кезая, если ты не расскажешь мне все, я сделаю с твоим телом то, что навсегда отвернет от тебя всех мужчин, ни один не захочет лечь с тобой. Я изуродую твое лицо такими шрамами, что мужчины будут содрогаться при виде тебя. Ты будешь желать их, но они не захотят тебя. И тебе не легко будет завлечь взглядом мужчину, как ты сделала это со мной, когда мы встретились на дороге". Я дрожала и твердила себе: я не должна говорить, не должна говорить. Я ничего не сказала, тогда он наклонился надо мной и сказал: "Еще разок, чтобы напомнить тебе, как ты любишь это". И он придавил меня своим телом с такой яростью, что это доставляло скорее боль, чем удовольствие. О, госпожа, что я сделала!
– Ты ведь не рассказала свою тайну этому зверю?
– воскликнула Кейт. Кезая покачала головой.
– У него был кнут. И он все время повторял, что он со мной сделает, и я закричала: "Я расскажу.., я скажу все..." И я рассказала ему об Амброузе, как я искушала его и как моя бабушка убедила его положить ребенка в ясли и объявить святым... А он уставился на меня - я никогда не видела, чтобы мужчина мог так вдруг измениться. Он так хохотал, - я подумала, что он сошел с ума. Потом он развязал веревки и сказал: "Ты скоро поправишься, Кезая. Ты будешь еще лучше. Ты хорошая девушка, сегодня мы с тобой хорошо поработали". Я оделась, но не могла найти башмаков... Спотыкаясь, я вышла из дома для странников и пошла домой, и теперь все знают. Тайна раскрыта.
Она была права.
Тайна уже
***
Так я внезапно узнала о яростных страстях человеческих. Те несколько дней всегда будут возникать в моей памяти как самые ужасные. Конечно, с тех пор я познала больший ужас, большие страдания, но в те дни я была так потрясена, что детство мое разом кончилось. Мне казалось, что с того дня, как мы с отцом стояли на берегу реки и видели короля рядом с кардиналом, я медленно, но верно приближалась к этому моменту. Вокруг меня нагромождались смерть и разрушение, как сорная трава в заброшенном саду; тогда же я увидела убийство человека, и это впечатление осталось на всю жизнь. Я слышала, как звонили колокола по королеве Анне и сэру Томасу Мору, воспоминания об этом навевали грустные мысли, но это было совсем другое.
Все следующее утро мы ждали, что все будут говорить о тайне Кезаи. Мы знали, что скоро об этом узнают все. Мы с Кейт были так потрясены рассказом Кезаи, что ни с кем не могли говорить об этом. Мы и между собой-то если и говорили, то шепотом.
Интересно, знал ли Бруно? Мысль о том, что он мог знать, была невыносима. Я ощущала, что для него много значит то, что он - Святое Дитя.
Я должна была увидеть Бруно. Я была поражена силой моих чувств. Я не думала о том, что это опасно для меня. Я хотела сказать ему, что для меня не имеет значения, что он сын Кезаи и монаха. Фактически я ощущала некое облегчение, хотя и понимала, какое несчастье это принесет Аббатству. Но я должна его увидеть. Я вышла одна и побежала к потайной двери, отодвинула плющ и шагнула на землю Аббатства. Сердце мое так билось, что казалось, что я задохнусь. Я не смела остановиться, чтобы подумать, что же будет со мной, если меня поймают. Я пошла к тому месту, где мы раньше встречались с Бруно, и спряталась в кустах, где мы прятались с Кейт, нелепо надеясь, что он придет. Вот поэтому я и стала свидетельницей ужасной сцены.
Должно быть, я пробыла там с полчаса. Бруно пришел, но не один. С ним был монах Амброуз.
Я вспомнила, как, посадив меня на стену, Кезая подтрунивала над монахом.
При взгляде на Бруно я сразу поняла, что он знает все. Он смотрел как-то потерянно. Амброуз о чем-то говорил с ним. Должно быть, они пришли сюда, потому что это место было уединенным - из Аббатства редко кто заходил сюда.
– Как ты не можешь понять, - говорил Амброуз. Его хорошо было слышно.
– Я хотел присматривать за тобой. Хотел принимать участие в твоем воспитании. Это греховно. Это порочно. Это богохульно.., но я сделал это, потому что не мог разлучиться с тобой.
– В его голосе звучала такая боль, что она ранила мое сердце. Мне были понятны его ужасные угрызения совести и страдания. Я представляла, как он терзается в тиши своей кельи. Грешник, закрывший себе путь в рай. Так же, должно быть, чувствовал себя Адам, когда съел запретный плод.
Меня глубоко тронул брат Амброуз. Может быть потому, что я помнила, что мой отец тоже хотел иметь семью. И из-за этого ушел из Аббатства. Амброуз тоже должен был так поступить. А вместо этого он попытался получить лучшее, что было в обоих мирах, - келью монаха и сына. Я очень хорошо понимала все и хотела, чтобы и Бруно тоже понял.
Но Бруно молчал.
– Я за свой грех уже отстрадал, - продолжал брат Амброуз.
– Но я с большой радостью наблюдал за тобой. Разве ты не чувствовал, что я о тебе забочусь больше, чем другие? Неужели ты не чувствовал, что ты мой ребенок? Я ревновал тебя к Клементу за то, что ты любил его, Валериана за те часы, которые ты проводил с ним. Я хотел учить тебя греческому и латыни, хотел печь для тебя вкусные пироги в моей печи. Но я мог только учить тебя травам да их целебным и плохим свойствам. Мне жалко того времени, которое они проводили с тобой. Они по-своему любили тебя.., но я был твоим отцом. Я бы хотел, чтобы ты хоть раз назвал меня так...