Чудо в ущелье Поскоков
Шрифт:
— Как ты познакомилась с папой? — спросил он как-то раз у матери, надеясь, что ее пример прольет свет на правила загадочной социальной игры в сближение с девочками.
Мама улыбнулась, было видно, что ей приятно об этом вспоминать.
— Мой папа застукал его, когда он пытался украсть у нас теленка. У него был выбор: или жениться на мне, или получить пулю в голову.
Крешимир не знал, как этим воспользоваться. Никто и ничто не могло ему помочь. Он окончил начальную, а потом и среднюю школу, но девочки так и остались для него непонятными далекими существами, и
У них уже стало обычаем каждый раз после того, как на позициях их сменит другое подразделение, а они вылезут из грузовика в своей казарме в Сплите, отправляться в кофейню «Жираф» на улице Чехова сыграть несколько партий в дартс и выпить несколько банок пива перед тем, как разойтись по домам до следующей пересменки. Они все знали официантку, крупную, но хорошенькую, жизнерадостную и горластую Ловорку, а Ловорка знала их, и солдаты наполовину в шутку, а наполовину всерьез заигрывали с ней. Все, кроме Крешимира, который всегда держался немного в стороне. В тот вечер он как раз собрался уже уходить, чтобы успеть на последний автобус, идущий до Смилева, когда она шепотом обратилась к нему из-за стойки:
— Извини, можно тебя кое о чем попросить?
Она застала его врасплох, потому что в первый раз за все время обратилась прямо к нему. Но то, что он услышал дальше, было еще более неожиданным.
— Ты бы не мог побыть моим парнем? — спросила Ловорка.
Крешо смутился, его щеки залились румянцем.
— Я имею в виду, просто так, сделать вид, что ты мой парень.
Крешимир Поскок успел только изумленно приоткрыть рот. Официантка наклонилась к нему через стойку, оказавшись совсем близко, и принялась тихо объяснять:
— Один полицейский, он сейчас зашел в кофейню… Не оборачивайся, — предупредила Ловорка. — Каждый день приходит и надоедает мне. Считает себя бог весть кем, а на самом деле глуп как пробка. Мне тошно делается, когда его вижу. Поэтому я придумала: ты сыграешь роль моего парня. Чтобы он увидел, что я с тобой, и не решился подойти. Тебе не трудно?
— Нет… Не трудно… Можно, почему нет… — пробормотал Крешимир.
— Хорошо, — сказала Ловорка. — Тогда я тебя сейчас поцелую.
— Зачем?! — перепугался Крешо.
— Так ты мой парень или нет? — спросила официантка просто и чмокнула его прямо в губы.
— О-о-о! Что это было? — весело крикнул один солдат из его взвода, он до войны работал в отделе культуры газеты «Свободная Далмация», и потому сослуживцы называли его Культурой.
— Что тут удивительного? Мне что, нельзя поцеловать своего парня? — спросила официантка, а слово «парня» произнесла умышленно громко, чтобы было слышно на всю кофейню.
— Ах вот так? Я и не знал, что он твой парень, — удивился Культура.
— Ты много чего не знаешь, дорогой мой, — самоуверенно сказала Ловорка, а Крешимир просто сидел с глупой улыбкой и чувствовал во всем теле такой жар,
— Разрази меня гром, оказывается, мы зря мололи языками, надеясь тебя закадрить, — весело сказал сержант Миле. — А ты выбрала самого молчаливого.
— Я всегда говорил, те, которые вечно сидят молча, — самые опасные, — сказал Желько Кларич, в мирное время водитель фуры.
— Спокойный, тихий, замкнутый, немного кровожадный, — подвел черту Культура.
Крешо застенчиво улыбался, а внутри у него все цвело от гордости, словно он действительно какой-то опасный соблазнитель. Было очень приятно, что у него есть девушка, пусть даже и не по-настоящему. Как бы нечаянно он оглянулся посмотреть на надоедливого полицейского, которому был обязан своим неожиданным счастьем. Худой молодой человек лет двадцати пяти, ненамного старше самого Крешо, с большими залысинами, судя по которым он через несколько лет совсем облысеет. Сидит в углу за столом и нервно кусает нижнюю губу, постукивает ногой, смотрит на него водянистыми светло-голубыми глазами.
— О чем задумался, любимый? — неожиданно спросила Ловорка из-за стойки и положила на руку Крешимира свою ладонь, маленькую и холодную.
Даже много лет спустя он будет помнить, как она произнесла слово «любимый» и прикоснулась к нему рукой, еще влажной после мытья стаканов.
— Люди, прекратите, я не могу это слышать, — закричал Миле, притворяясь сокрушенным. — Это просто нож в сердце.
Ловорка, не отводя взгляда от Крешо, улыбнулась словам Миле.
— Как там у вас было? — спросила она.
— Где? На позиции? Да так, неплохо, — сказал Крешо. — Один раз нас обстреляли из минометов, потом мы три дня не могли выбраться из бункера, но вообще-то…
— Три дня? — ужаснулась официантка.
Крешо серьезно кивнул.
— А все из-за него. Вот из-за этого, — вмешался Миле, указывая на Культуру.
— Да ладно, мать твою, и вовсе не из-за меня, — пытался защищаться Культура.
— Из-за тебя, из-за тебя, — твердо повторил сержант. — Все так получилось из-за тебя и глупого шаха.
Ловорка никак не могла понять, какая связь между шахом и минометным обстрелом, и военным пришлось ей объяснить. Их позиция была на одной из гор над Клеком, в районе Дрниша, а через две горы от них располагались сербы. В телевизоре война выглядит очень динамично, но на самом деле солдаты в основном играли в карты, читали ковбойские романы, разогревали гуляш и пердели. За все девять месяцев, что они провели там, их взвод не выпустил в сторону сербских позиций ни одной пули или снаряда, да и сербы тоже были миролюбивы. Они друг о друге почти ничего бы и не знали, не будь радиостанций. А так, со скуки пользуясь «Моторолой», они подкалывали друг друга, оскорбляли, как принято говорить, на национальной почве, вели жаркие политические споры, обменивались похабными анекдотами и так далее, пока как-то вечером один командир с сербской стороны, некий поручик Любиша, не спросил: