Чудодей

Штриттматтер Эрвин

Вахмистр Дуфте раздавал письма. Солдаты выстроились во дворе казармы.

— Вонниг! — выкрикнул вахмистр.

— Есть! — откликнулся Вонниг.

— Вам почты нет, — сказал вахмистр.

— Ха-ха-ха-ха! — Маршнер хохотал над остроумной шуткой господина вахмистра.

— Гогочет, как насос на помойке, — проворчал Роллинг.

— Бюднер! — выкрикнул вахмистр Дуфте. Он перевернул конверт и прочел обратный адрес. Его глаза по-ястребиному застыли. Станислаус вышел из строя. Вахмистр уронил конверт на землю. Станислаус наклонился за

ним.

— Лечь и не подыматься! — заорал Дуфте.

Станислаусу пришлось сорок раз выжиматься на руках над конвертом. При этом он смог прочесть обратный адрес: «Пауль Пешель, столяр-краснодеревщик». Станислаус мог бы выжаться и пятьдесят, и шестьдесят раз. Его ладони задубели от щебня казарменного двора и от ружейных приемов.

— Встать! Бегом марш!

Станислаус добежал до угла казармы. Там он должен был снова лечь и ползти, опираясь на локти. Так он без особого труда дополз до своего письма. Взял его и снова стал в строй. Господин вахмистр был удовлетворен; к тому же он порядком устал за день. В заключение он сообщил, ухмыляясь, что Маршнер может получить посылку, увесистую посылку, которая ждет его в канцелярии. Потом зевнул в перчатку и приказал разойтись.

Станислаусу не терпелось прочесть письмо папаши Пешеля. Он принялся за него еще до обеда, не успев помыться. Пешель просил извинить его. Он увещевал свою дочь Лилиан. Но ведь сегодня нельзя все сказать. Таковы уж обстоятельства… Правда, поэт еще может некоторые вещи описать иносказательно. Так или иначе, но Лилиан его послушалась и восприняла его наставления. «Что же еще написать тебе, дорогой Лиро Лиринг? Ты ведь и сам это чувствуешь, когда твоя возлюбленная, моя дочь, тебя обнимает. Она теперь с каждым разом все охотнее уезжает к тебе, и я этому бесконечно рад. И когда я думаю о том, как вы вдвоем счастливы, мне вновь хочется писать стихи. Не забывай своего Пауля Пондерабилуса.

Вопреки страданьям, пыткам и раненьям Знает мое сердце дивные мгновенья.

P. S. Надеюсь, что письма не проверяются; в этом маленьком стихотворении я имею в виду, конечно, мой брак, а не правительство».

Станислаусу стало жаль бывшего своего тестя Пауля Пешеля. Дочь беззастенчиво обманывала его. В женщине все ложь, и в женщине все имеет одно решение, которое называется беременностью. Так размышлял он, чистя обмундирование для послеобеденных занятий.

6

Станислаус сражается с призраками, ищет сверхчеловека и становится юным ястребом без перьев.

Вахмистр Дуфте, блистая начищенными голенищами сапог и звеня шпорами, шагал по конюшне. Может быть, именно сейчас он вспоминал воскресенье, проведенное с некоей девицей Лилиан?

Али Иогансон протирал ноздри своей кобыле. Он вытащил из лошадиной ноздри серую тряпку, вытянулся по струнке и отрапортовал:

— Солдат Иогансон чистит лошадь.

— А что ты там жрешь во время службы? Открой пасть!

Али сперва проглотил, а потом открыл рот. Его зубы сверкали белизной, все тридцать два

как один.

— Ты что жрал?

— Ветчину, господин вахмистр.

Ответив, Али снова открыл рот, поскольку не было приказано закрывать.

— Откуда у тебя ветчина?

— Моя порция окорока, господин вахмистр.

— Закрой пасть! Где взял окорок?

— Он стоял на столе, господин вахмистр. В нашей комнате стояла коробка с окороком, большой окорок, на восемь человек. Я отрезал свою порцию. Я съел свою порцию. — Али выпучил глаза и замолк.

Вахмистр ушел. Ушел, вышагивая размашисто и звонко. На его виске набухла жила. Он позвал Маршнера. Тот валялся на сене, так как отдавал еженедельно ливерную колбасу, чтобы за него другие чистили коня. Маршнер вскочил и побежал вслед за вахмистром, как большой пес.

История с ветчиной выяснилась. В коробке, стоявшей на столе в комнате № 18, была посылка, полученная Маршнером из дому. Он вынул оттуда все, кроме окорока, который предназначался для вахмистра. Дуфте принял подарок, но заметил, что от него отрезан большой кусок, ровно одна восьмая часть отличной жирной ветчины. Разумеется, никто, кроме Али, не был настолько наивен, чтобы поверить, будто отечество в своем легкомыслии дошло до того, что раздает солдатам целые окорока — по одному на отделение.

— Ты покусился на окорок своего начальства, прошу иметь в виду. За это последует кара, — торжествовал Маршнер.

За стенами казармы стояла ночь, мигавшая тысячами звездных глаз. Люди суетились, занятые обычными хлопотами. Ночь была одинока. Спертый воздух казармы сотрясался от многообразного храпа. Вонниг во сне затянул молитвенный гимн баптистов. В него швырнули крышкой от котелка. Вонниг замолк. Ему приснилась гроза, и он испугался. Крафтчек видел во сне золотых рыбок, он вылавливал их в черной воде шахты и удивлялся, что раньше не сообразил заняться этим.

Койка Маршнера была пуста. Неужто его дела пошли настолько хорошо, что он уже получал увольнительную на ночь? Дверь тихонько приоткрылась. Вошли четыре фигуры в белом. Три из них на мгновенье задержались у железной печки посредине комнаты, потом подошли к четвертому, который, словно молясь, стоял на коленях у койки Али. Они сорвали одеяло со спящего Али. Двое белых схватили его, заткнули чем-то рот и потянули долговязого, беспомощно трепыхающегося парня к столу. Белые одежды привидений распахнулись. Взлетели мокрые, жесткие веревки. Удары обрушились на тело Али. Он застонал. Роллинг соскочил с койки и толкнул Станислауса.

— А ты разве не хочешь посчитаться с этими псами?

Станислаус бодрствовал, но стал притворно зевать и потягиваться.

— Откуда же я знаю, кто прячется под простынями?

Роллинг изумленно посмотрел на него.

— Ты только бей, а достанется как раз тому, кому следует.

Али пытался огромной ручищей вытащить тряпку, затыкавшую его рот. Привидения крепче вцепились в него. Веревки снова со свистом опустились на спину Али. Но те, кто держал, уже порядком упарились. Раздался треск, стук, грохот. Али высвободил одну руку, вырвал тряпку изо рта.