Чудодей
Шрифт:
— К чертям войну, господин камрад!
— А вы бы хотели скакать только на шлюхах, а не на лошадях?
— Ваше здоровье, господин камрад. Извините, взгрустнулось!
Вскоре должен был состояться большой батальонный праздник, прощальный праздник, ибо слух о великом передвижении, о гигантском походе на Восток упорно передавался из уст в уста. Проверяли личный состав рот в поисках актеров-любителей и ведущего. Родина не прислала немецкому гарнизону в Париже фронтовую труппу актеров-профессионалов. Все самое лучшее шло теперь на Восток. В офицерском корпусе не слишком об этом грустили. Немецкие танцовщицы не были достаточно
Еще задолго до праздника Бетц выписал с баварской пивоварни в Париж свою жену. Приехала женщина с сизым носом, в бесформенной старомодной шляпке с перышком, в манто из чернобурых лис и с пятью огромными чемоданами.
Кто-то назвал также имя Станислауса для этого вечера. Пусть он выступит как маг и гипнотизер. Если понадобится, ему дадут увольнительную, чтобы он отправился в город поискать необходимые принадлежности для репетиции своего первоклассного номера. Станислауса обуял страх. Неужели этот Богдан все-таки разболтал? Приказ по службе, ничего не поделаешь!
В кухню вошел Роллинг:
— Это я тебя назвал.
Станислаус был возмущен.
— И это, по-твоему, дружба?
— Не глупи! — успокоил его Роллинг. — Выбери себе помощников с галунами и проделывай с ними свои фокусы! Каждый делает, что может. Они глупее, чем ты думаешь, пусть твои друзья фельдфебели попрыгают. Я кое-что придумал.
Репетиции ротного гипнотизера устраивались в комнате. Кавалерист Август Богдан, бывший железнодорожный обходчик, садовод-любитель, разводивший огурцы в Гурове у Ветшау, искренне веривший в начальников станций и ведьм, был приведен в состояние оцепенения. Станислаус положил его как перекладину между двумя стульями. Вилли Хартшлаг, желавший во что бы то ни стало участвовать в качестве представителя от ротной кухни, сел на неподвижного, как доска, Богдана и, болтая ногами, выпил бутылку вина.
— Я сижу здесь, как на садовой скамейке, — уверял он.
Оцепеневшему Богдану он поднес бутылку вина под самый нос. Но Богдан витал где-то далеко-далеко и не обнаружил ни малейшего аппетита к вину. Он спал блаженным сном в стоге сена в Шпреевальде.
Вилли Хартшлаг видел однажды в каком-то ярмарочном балагане, как загипнотизированному человеку втыкали в щеки булавки, а кожу на шее протыкали вязальными спицами. Такой же номер ему хотелось показать публике. Для смелости он выпил еще одну бутылку вина и отдал себя в руки гипнотизера.
— Если только я почувствую боль от укола, я тебя так тресну… — сказал он Станислаусу. — Как-никак, я твое начальство, не забывай этого!
Спицы вонзались в одутловатые щеки старшего повара, а он хоть бы охнул разок.
И Крафтчек добровольно записался, желая участвовать в номере Станислауса.
— Ты меня так заколдуй, чтобы я почувствовал себя в Силезии и одним глазком посмотрел, все ли в порядке в лавке, как идут дела.
И этот номер прошел с успехом, даже в присутствии ротного вахмистра Цаудерера. Вахмистр слегка посерел в лице и начал прыгать вокруг Станислауса, как воробей вокруг лошадиного навоза.
— Эта сила у вас от рождения?
Роллинг ткнул Станислауса
— Да, она у меня врожденная, господин вахмистр, — ответил Станислаус.
— Я так и думал, — сказал вахмистр. — Я в этом разбираюсь, повидал кое-чего на своем веку.
Станислаус больше не боялся участвовать в празднике.
15
Станислаус оказывается магом высокого класса, угощает пятерых фельдфебелей водой и срывает аплодисменты искусству эстрады.
В канцелярии роты висели большие афиши, нарисованные от руки. Они возвещали о предстоящем дивизионном празднике. Выступят двадцать актеров-любителей. Вот и доказали этим «шляпам» в Берлине, что в их фронтовых бригадах профессиональных актеров никто не нуждается. Имеются свои собственные резервы: танцоры и акробаты, силачи и гимнасты, исполнители женских ролей и пожиратели огня. Кроме того, афиша приглашала: «Всему личному составу дивизиона разрешается привести знакомых дам-парижанок для украшения праздника!»
Солдаты чистили свои куртки, смазывали ремни и сапоги жиром, разминали их, как делали это, когда были новобранцами. В большом зале для представлений воняло, как на фабрике гуталина, и эта вонь так хорошо вязалась с представлением о прусской армейской чистоте. Майор, командир дивизиона, ротмистр и другие офицеры сидели, развалившись в мягких креслах перед сценой. Плетеные стулья предоставили солдатам, напоминавшим стадо серых зайцев на задних лапках; они сидели, вытянувшись: прямая спина, руки на коленях, как во время богослужения. Среди них — соседи Станислауса по комнате. Роллинг с неподвижным лицом и багровым шрамом на лбу. На куртке красуется большая заплата. Кое-как залепленные дыры — следы отправки офицерского багажа. Крафтчек в съехавшем набок галстуке и при выглядывающей наружу золотой цепочке от пасторского амулета. Август Богдан с обильно напомаженными грязновато-светлыми волосами и рыжеватыми усиками. Вонниг, улыбающийся, как ребенок в ожидании рождественских подарков. Хорошо! Вилли Хартшлаг с отставленными локтями — сила так и прет из него — занял почти два стула и заслонил наполовину Вайсблата. Рядом с Вайсблатом сидел Станислаус, бледный и настороженный.
Приглашенный полковой оркестр исполнял кавалерийские марши. Некоторые солдаты, сидя на плетеных стульях, раскачивались в такт музыке, мечтая снова оседлать лошадей, чтобы поскакать наконец в далекую Россию, проявить свою смелость и геройство, растоптать все, что не уступит дорогу.
Речь дивизионного командира:
— Солдаты! — Перо на шляпке жены ротмистра, фрау Бетц, единственной женщины среди этого мужского стада, непрерывно вертелось вслед за головой своей хозяйки. — Отечество, возможно, в скором времени отзовет нас с этого места, где мы охраняем и сохраняем то, что завоевали немцы…
Вайсблат нагнулся к Станислаусу:
— Она придет. Ты увидишь ее. Наверное, еще красивей, чем была.
— То, что начинает осуществляться там, на Востоке, под покровительством мудрого провидения, — это не война, а установление равновесия в… э-э-э… европейском пространстве и спасение культуры… э-э-э… Запада… — От чувства глубокого уважения к самому себе майор даже пристукнул каблуками.
— Уж фельдфебели отобьют ее у тебя. Увидишь ты тогда свою Элен. Фельдфебели — они как гусеницы на розах, — шепнул Станислаус.