Чукотка

Семушкин Тихон Захарович

Мы остановились около кубрика. Нас окружили парни и девушки, подходившие поочередно здороваться со мной. Некоторые, поздоровавшись один раз и пропустив человек пять-шесть, вновь протягивали руки. Все они были ликвидаторами неграмотности и ехали с курсов по домам.

Здесь были Рультынкеу и Алихан.

– Сколько же классов ты окончил, Рультынкеу?

– Пять только. На курсы послали. Говорят, народ учить надо, - ответил он.

– Эгей!
– весело крикнул Ульвургын.
– Помолчите!
– И, обращаясь ко мне, он серьезно сказал: - Покрепче заткни пальцами

уши. Что-то по секрету от тебя нужно всем сказать.

В глазах Ульвургына светилось лукавство. Я немного удивился этому секрету, но выполнил его желание.

Обхватив ликвидаторов руками, пригнувшись, он шепотом что-то говорит им. Ликвидаторы, улыбаясь, кивают головой.

– Теперь вытащи пальцы, - беря меня за руки, говорит Ульвургын и тут же, свесив голову в кубрик, кричит: - Миткей, чай готовь!

Миткей, видимо, этим и занимался, так как в ту же секунду с шумом вспыхнул примус.

Мы спустились в маленький кубрик, напоминавший четырехместное купе вагона. Так же как и в купе, в кубрике было четыре койки. Две верхние завешены ситцевыми занавесками. В углу - камелек, в середине - столик.

На столике лежал планшет засаленной карты крупного масштаба северо-востока Азиатского материка. На стенке, в рамке из моржовой кости, висел портрет Сталина работы местного художника, исполненный карандашом.

Я присел на койку рядом с Ульвургыном и угостил его папироской.

– Капитан! Старпом спрашивает, куда мы теперь идем?
– крикнул кто-то сверху.

Не торопясь, Ульвургын посмотрел на карту, ткнул пальцем в какую-то точку и сказал:

– Вот сюда. В бухту Пенкегней. Пусть держит прямо через Мечигмен, на остров Аракамчечен.

– Есть, товарищ капитан, - ответил тот же звонкий голос.

Карта не очень нужна была капитану Ульвургыну, так как он и без нее отлично знал свои воды, - но ведь все большие корабли ходят с картами.

– Вот видишь, какая теперь шкуна у нас! Вельботы в море бьют моржей, а мы таскаем мясо в колхоз. Как китобойная матка "Алеут". Много стало у нас мяса!

Ульвургын помолчал и, посматривая на папиросу, с чувством сожаления сказал:

– Раньше ты меня сделал председателем. Только теперь я не председатель. Ушел из председателей. Пусть молодые будут председатели. Ошибка получилась у меня. А когда на "Октябрину" искали капитана, я сказал: "Ага, в капитаны я пойду! Пусть Аттувге будет председателем".

– Какая же ошибка, Ульвургын?

– Помнишь, как на кульбач ты построил первый раз баню? Как ты уговаривал людей поливаться водой? Сначала боялись, а потом - хорошо.

– Помню.

– Потом, когда ты уехал, в то лето я долго-долго думал. Я сделал у себя постановление. В совете. Всем нашим людям надо летом мыться в речке. Палец намочил в речке - ничего, вода хорошая. Только наша речка бежит с гор, и когда все люди залезли в речку, стали говорить: "Пожалуй, вода холодна!" - "Нет, говорю, не холодна - все время держу палец". Люди послушались постановления - и стали кашлять, и грудь болела. Вот такая ошибка, - вздохнув, закончил он.

–

Да, Ульвургын, бывает, что человек и ошибается.

И я почувствовал, что после этой "ошибки" Ульвургын стал мне еще ближе.

– Кто же, Ульвургын, работает у тебя на шкуне?

– Верхняя полка - моя. Вторая верхняя - старпома. На которой сидим повара Миткея. Вот этого, - показывает он пальцем.

Миткей широко улыбается и молча ставит на стол чашки, режет хлеб.

– А та - ревизора Тмуге.

– О, ревизор у тебя есть?

– И на пароходах бывают ревизоры. Как же без него? Кто деньги будет получать с рика за пассажиров? Кто мясо в колхоз будет сдавать?

– Значит, всего четыре человека?

– Пять. Стармех пятый. Спит он. Сутки вчера работал, на берег не сходил. Охотились на моржей.

– Кто механиком работает?

В глазах Ульвургына появилась усмешка, и он сказал:

– Старик один из дальнего стойбища. Ты не знаешь его.

По глазам Ульвургына видно было, что он затеял что-то коварное. Однако я не придал значения его шутливому настроению.

– А почему же, Ульвургын, у тебя нет капитанского пиджака с пуговицами?

И вдруг я увидел, что задел самое больное место капитана "Октябрины". Он переменился в лице и сказал с некоторым возмущением:

– Фактория плохо работает. Еще прошлым летом обещали привезти. Если теперь не привезут, в рик поеду жаловаться.

Мы пьем крепкий, как кровь оленя, кирпичный чай, держа на весу большие эмалированные кружки.

Ульвургын, не допив чая, поставил кружку на стол и, обращаясь к Миткею, сказал:

– Поди скажи старпому - спать он будет в машинном отделении, гость будет спать на его месте.

Миткей, как евражка из норы, выскочил по коротенькой лесенке на палубу.

Ульвургын встал, открыл ящик под койкой и взял простыню и наволочку. Потрясая ими в воздухе и тихо смеясь, он проговорил:

– Это тебе.

Теперь я начал понимать все его "секретные мероприятия". По-видимому, он захотел поразить меня своей культурностью.

Сдернув суконное одеяло с койки старпома, Ульвургын сказал:

– Кит-кит (немного) грязный. Надо заменить. Вот здесь будешь спать.

Около капитанского кубрика толпились ликвидаторы. Они тихо сидели на тюленьих колаузах* и разговаривали шепотом.

[Колауз - мешок для хранения дорожных вещей.]

Этот шепот и гортанные звуки чукотской и эскимосской речи, как легкий ветерок, доносились в кубрик.

– Почему, Ульвургын, ликвидаторы так притихли?

– Морж испугайся громко разговаривать, - сказал он по-русски.

И опять он рассмеялся. Он отлично понимал, что я хорошо знаю, чего боится морж и чего не боится.

Я встал, намереваясь выйти на палубу. Но Ульвургын преградил мне путь. Он положил свои тяжелые руки мне на плечи и, глядя в глаза, молча смеялся.

– Хочешь узнать секрет? Хочешь узнать, почему ликвидаторы тихо разговаривают?
– спросил он, тормоша меня.

И когда я сказал: "Конечно, хочу", - он торжественно произнес: