Чур, мой дым!
Шрифт:
— Ему будет у нас хорошо, — сказала Матрена Алексеевна. — Вот продадим старую корову, скопим денег, купим новую. Живи тогда и бога благодари.
Тетя вышла из-за стола, развернула какой-то узелок, сказала мне:
— На-ка, примерь рубашечку. Ты раньше для нее слишком маленьким был.
Тетя развернула рубашку. Это оказалась детская матроска с белыми полосами на широком вороте, с коротеньким галстучком. Я взял матроску без удовольствия. «Неужели мои детские вещи и сейчас окажутся впору?»
— Надо же, как на него, — сказала тетя. — Только рукава немного коротковаты. Ну-ка повернись.
Я
— Какой он худенький, — тихо сказала сестра Анны Андреевны.
— Худенький, да крепкий, — поправила ее Матрена Алексеевна. И ко мне: — Все болезни у тебя еще в детстве отболелись. И трех месяцев не было, а уж богу душу отдавал.
Тетка стала всем рассказывать:
— Вызвали меня, а он чуть дышит. Помолилась я, приготовила теплое молоко с медом и давай потчевать. Его рвет, а я еще ложечку. Его рвет, а я еще ложечку. Доктор пришел и говорит: «Высоко, высоко, молодой человек, в гору забрался. Как слезать будешь?» А когда посмотрел да послушал, сказал: «Вы его болезни чем-то приостановили, теперь он тыщу лет проживет». И проживешь, сынок мой, и проживешь, — умиленно заключила Матрена Алексеевна. И уже окрепшим голосом сказала: — Ну, нам пора. Дорога дальняя.
Мы стали прощаться. Анна Андреевна обняла меня.
— Живи тысячу лет, — сказала она. — Пиши, не забывай. Будешь в городе, обязательно заходи, мы ведь тоже теперь с тобой породнились.
Я ничего не ответил, даже улыбнуться не мог. А когда дядя Никита взял какую-то корзину с бидонами и подтолкнул меня к двери, я обернулся и едва сдержал себя. Мне захотелось броситься к Анне Андреевне и упросить ее оставить меня здесь навсегда. Но дверь захлопнулась, Матрена Алексеевна, дядя Никита и я стали не спеша спускаться по гулкой лестнице.
На улице моросил дождь, было прохладно и ветрено. Вдалеке на повороте скрежетал трамвай. Мы молчали. Дядя Никита шел справа от меня, тетя — слева. Она часто-часто шаркала куцыми валеночками и закрывала лицо серым платком. Дядя нес корзину с бидонами. «И зачем только я сюда приехал?» — думал я с тоской.
— Тебе у нас понравится, — вдруг сказал дядя. — Вместе будем за коровой ухаживать. Огород расширим. Дров сухих заготовим. Нам уже две старых елки выделили. Толстенные, одному никак не справиться. Когда есть работа, веселее, правда же?
— Правда, — ответил я сдержанно, а сам подумал: «Вот оно что. Им, значит, работник нужен. Они взяли меня, чтобы я на них ишачил».
Я представил себе маленькую унылую деревню, старый покосившийся дом, в котором нам придется жить, навозные кучи возле грязного сарая, безлюдье, тоска вокруг, жуткий шум леса по ночам, шуршание тараканов за отклеившимися обоями и с утра до вечера однообразная работа по хозяйству. А там, за моей спиной, совсем еще рядом, — чистые большие комнаты, мягкий свет зеленого абажура над круглым столом, черный кожаный диван
Мы прошли сквер, и сразу же слева, с прилегающей улицы, рванулся порыв ветра. Он толкнул маленькую сгорбленную фигурку Матрены Алексеевны, она поскользнулась и упала. Я подбежал, поднял ее с трудом. Тетя, охая, стала отряхиваться, а потом сказала мне:
— Видишь, какие мы старенькие. Силы кончились. Не нам уж тебе помогать, а ты нам помоги век дожить.
Тетю я держал под руку, с трудом приноравливаясь к ее неуверенному, шаркающему шагу. И такая она была действительно старенькая, беспомощная, что все во мне от ее слов вдруг как бы переиначилось. «Оказывается, не я к ним приехал за помощью. И не ишачить они меня берут. А просят помочь дожить свой век».
— Дайте-ка корзинку, — сказал я дяде, — вам тяжело!
Я взял из его рук громоздкую корзину, и мне хотелось, чтобы она была тяжелее, чтобы нести ее пришлось долго-долго и чтобы дядя и тетя обрадовались, увидев надежную силу моих мускулов.
Дядя Никита
Невский лесопарк расположен на правом берегу Невы. Всего шесть деревянных домов вразброс. Их окружают старые высокие деревья. Зимой в лесопарке было тихо и скучно. А летом к пристани каждый день причаливали экскурсионные и рейсовые теплоходы. Шумные толпы ленинградцев с авоськами, корзинами и сумками устремлялись под деревянную арку пристани на центральную аллею. Потом толпа ручейками растекалась по извилистым тропам, дорожкам, посыпанным желтым песком. Отдыхающие шли к Черной речке, забирались в чащобы, где было много ягод и грибов.
Мы жили в небольшой, вытянутой в длину комнате. Тонкая фанерная перегородка отделяла тесную кухоньку с плитой и множеством грязных, дурно пахнущих кастрюль. В них варились для коровы отруби, картошка в мундире, тухлая рыба. В кухне стоял древний сундук со всяким барахлом. На этом сундуке была моя постель. Дядя с тетей спали за перегородкой на поржавевшей двухспальной кровати. Там же стоял обеденный стол, три шатких стула, на стене висели старинные часы с боем, а в красном углу, между окон — иконы с лампадкой.
Дядя работал в конторе бухгалтером. В дни зарплаты он выдавал рабочим деньги, и бывало, что ошибался; тогда тетя становилась перед иконами на колени, плакала и о чем-то жалобно просила Николая-угодника.
Дяде было уже шестьдесят семь лет. Каждое утро он вставал ровно в семь часов пятнадцать минут, пил очень крепкий и очень горячий чай из тонкого стакана с золотой каемкой и ровно без пятнадцати восемь подходил к старинному мутному зеркалу. Он делал быстрый легкий взмах выщербленным гребешком по седым волосам, и они ложились на один бок гладкой волной. Потом он, как бы нечаянно, дотрагивался гребешком до усов, потом брал платяную щетку и старательно освежал лацканы черного старого пиджака.