Чужая осень (сборник)
Шрифт:
— Посмотри еще сюда…
Рябов довольно расхохотался, а Костя, сглотнув слюну, скользнул жадным взглядом по ее бедрам и тут же заявил:
— Почему-то все старые бабы ко мне пристают. Я из-за этого пришел, извиняюсь, конечно, но дело срочное.
Константин сделал вид, будто в комнате, кроме меня, никого нет и высыпал из замшевого мешочка на стол целую горсть старинного металла.
Зная методы работы начальника отдела снабжения, я понял, что какая-то из многочисленных его бабанек решила расстаться со своим антиквариатом, чтобы регулярнее покупать хлеб и помочь студенту Косте, наконец-то, догрызть гранит науки. Или приперлась какая-то пенсионерка в музей, в салоны и комки они почему-то
В медальерном искусстве я съел собаку не меньших размеров, чем Студент. Это мой конек, горжусь — самое полное собрание памятных медалей страны находится в основных фондах нашего семейного синдиката. Так что Костя меня не сильно удивил, но все равно приятно. Вот памятная медаль в честь создания университета в Москве работы Дасье. Да, тогда к иностранцам относились не так, как сейчас. Любого, как любит выражаться наш генеральный менеджер, шмаровозника встречают с распростертыми объятиями. Правда, мастеров медальерного искусства Россия искала по всему миру, но спрашивала с них строго.
Вот именно эту медаль должен был создавать Дюбю. Его рекомендовал российский императорский посланник в Дрездене Грос, В середине восемнадцатого века медальер Дюбю был принят на службу с месячным испытательным сроком на один год, но темпы его труда не устраивали двор. Дюбю уволили, а на его место срочно выписали из Англии медальера Дасье, сына знаменитого резчика Дасье из Женевы. Вот он-то и создал эту самую медаль с латинской надписью. И хотя в те годы Ломоносов с пеной на губах доказывал, что надписи на памятных медалях должны быть исключительно на русском языке, его никто не слушал. И на медали работы того же Дасье, посвященной графу Шувалову, равно как и других, лежащих передо мной, буквы исключительно латинские — Россия всегда болезненно относилась к мнению Европы, хотя в те годы даже не задумывались об экспортном исполнении своих товаров.
Дасье создал еще несколько произведений искусства, но климат Петербурга сыграл с его слабыми легкими роковую шутку.
Он чересчур поздно решил вернуться в Англию из России, где получал три тысячи самых настоящих рублей, а не каких-то дешевых по сравнению с ними долларов. Плюс, конечно, отдельно за каждую медаль. Только на борту судна у Дасье началось сильное кровотечение и нашел он свое последнее пристанище в Копенгагене. Вот какой я хороший специалист в этом деле, потому что такие знания позволяют сходу увеличивать продажную стоимость произведений искусства минимум на двадцать процентов. Может какой-то не знающий латыни профан, увидев на медали профиль Екатерины, подумает, что эта медаль отчеканена в ее честь, но только не я. Работа Дасье в память основания Московского университета — и никаких карточек и компьютеров, моя память тоже чего-то стоит. А рядом медаль Хедлингера по поводу заключения мира с турками, пальма, изображенная на оборотной стороне медали с отчеканенным римским профилем графа Остермана и другие очень интересные вещи.
— Костя, ты меня просто радуешь, — отрываюсь от изучения медалей, отмечая, как они прекрасно сохранились, а также то обстоятельство, что Марина подтянула плавки на место, — сколько ты заплатил за эти монеты?
— Сейчас все понимают только доллары, — возмущенно начал Константин, — оборзели люди до крайностей. Ну что делать, я, правда, посоветовался со Студентом, пришлось брать. Сто долларов дал, шутка ли.
Я понимаю, отчего Костя приволок эти медали сюда, а не потащил их прямиком к Студенту. Там бы он и «спасибо» вряд ли услышал, а я
— Возьми свой стольник и еще триста долларов премиальных, — небрежно замечаю и тут же задаю встречный вопрос, — или тебе вместо долларов…
Я не продолжил, увидав в Костиных глазах ту же самую борзость, о которой он только что распространялся. Костя искренне считал, что в отличие от него клиентки-бабаньки не имеют права интересоваться валютой.
— Беги к Студенту, а потом можешь расслабиться, — рассмеялся я, — но не так, как с этой рыбной девушкой.
— Придурок, — чуть ли не с ненавистью вставила Марина.
Костя спокойно надел свои сапожки и внезапно заорал:
— Нимфоманка-лесбиянка, любительница догов…
Марина подскочила с кресла, но Костя уже гнал по коридору, будто этот самый дог взял его след.
Рябов молча покачал головой. Я вспомнил, как эта парочка еще недавно портила мне настроение и невинным голосом заметил:
— Ну, пацан еще совсем, чего там. А ты, Мариночка, разве не любишь собачек, как Рябов?
18
Когда я вышел во двор, меня почему-то охватило чувство тревоги. Словно сработала дремавшая до сих пор внутренняя сигнализация, скомандовавшая мозгу «Внимание, опасность». Я на всякий случай расстегнул куртку и на этом сознательные действия закончились. Какая сила подхватила меня и буквально внесла в вырвавшийся из-за кустов крохотный автобус. Потушенные фары, это последнее, что я успел отметить, перед тем, как провалился в темноту, а затем, когда уже окончательно пришел в себя, почему-то первым делом вспомнил скрежет зубчиков наручников и два огромных пальца, молниеносно надавивших на фиксаторы.
Я лежал на полу автобуса, мое плечо надежно прижимал полусапог, так что шевелить руками было бесполезно, тем более запястья охватывали жадные пасти наручников. Фары встречных машин отбрасывали свет в темное нутро микроавтобуса и, не задавая никаких вопросов, я подмечал некоторые детали: форменные полусапожки, короткие стрижки и ребята — один в один. Во всяком случае, пока убивать меня они не намерены, к чему было тратить время на наручники; было бы нужно — размазали меня о капот автобуса и спокойно поехали дальше. Мало ли с кем не бывает несчастных случаев, тем более, когда вскрытие определит, что перед роковой встречей с автомобилем человек выпил.
Поэтому я не стал задавать вопросов явным исполнителям или орать «По какому праву?», а, прикрыв глаза, анализировал ситуацию, хотя после пересчета головой обоих ступенек машины в левом виске немного побаливало.
Я не сопротивлялся, когда автобус резко остановился, крепкие руки парней выволокли меня из него и потащили через двор в двухэтажное здание. И хотя мы двигались чуть ли не бегом, я успел прочесть некоторые таблички на многочисленных дверях в длинном коридоре.
Один из парней широко распахнул дверь кабинета. Замечаю и то, что в отличие от других это двойная дверь, руководство любит выделяться и в таких мелочах. Меня буквально швырнули на один из стульев, плотным рядом прижавшихся к стене, парень в строгом костюме с галстуком, который я бы никогда не рискнул одеть, положил на стол мой «ЗИГ-Зауэр», ключ от наручников и отрапортовал:
— Товарищ полковник! Задержанный доставлен.
Сидящий за столом полковник просто кивнул головой и группа захвата словно растворилась в воздухе. Ну и дрессура, высший класс, все понимают бессловно, даже наручники не сняли. Я продолжал хранить молчание, это золото, как последнее свое достояние. А то еще нарвешься на дежурную фразу «Здесь вопросы задаю я».
Полковник нарочно затягивал паузу, вертя перед собой какие-то бумаги. Наконец, он пожаловался мне:
— Столько дел накопилось…