Чужестранцы

Чириков Евгений Николаевич

И скоро выяснилось, что означал сей сон...

Надо сказать, что городской голова Картошкин, богатый фабрикант с высшим образованием, с блеском порядочности настоящего европейского буржуа, всегда разыгрывал роль мецената гласности, свободы слова, расширения сфер самоуправления и т. д., одно время он поднимал даже вопрос о второй газете в N-ске, но дело не выгорело, ибо вопрос был найден преждевременным. К "Вестнику" Картошкин относился покровительственно, тем более, что его называли там не иначе, как нашим просвещенным лорд-мэром, а перед выборами указывали на то, что лучшего лорд-мэра город не найдет, да и нельзя желать. В критические минуты финансовых затруднений Картошкин никогда не отказывал Борису Дмитриевичу в ссуде под вексель

и никогда не торопил с уплатой. Вообще это был самый видный и самый полезный из немногих друзей газеты и ее редактора.

И вот "нечто о собаках" испортило добрые отношения. В тот же день курьер городской управы сдал в редакцию письмо головы с собственноручной пометкою генерала: "напечатать в ближайшем номере без всяких сокращений". Борис Дмитриевич ездил к Картошкину в управу и на дом, но его нигде не приняли; в управе сказали, что голова -- дома, а дома сказали, что он в управе. И на другой день Борис Дмитриевич должен" был высечь себя, опубликовав письмо следующего содержания:

"Милостивый государь, господин редактор! В 58 вашей почтенной газеты, в отделе "хроники", напечатана заметка под заглавием "Нечто о собаках", автор которой, с рвением, достойным лучшей участи и применения, изобличает меня в умышленном уклонении от уплаты собачьего налога. Надеюсь, что, кроме, почтенной редакции, никто не заподозрит меня в нежелании заплатить 1 рубль налога, меня, который, имея возможность получать с города установленное жалованье в размере 5.000 р. в год, предпочел служить безвозмездно. Признавая и ценя заслуги прессы и будучи сам поборником гласности, я тем не менее нахожу подобные выходки недостойными порядочного органа печати. Мое "злоупотребление" в данном случае исчерпывалось тем, что лакей мой не напомнил мне о выправке установленного значка для собаки. Препровождая при сем 100 руб. в пользу слепых, считаю свою излишнюю доверчивость к лакеям искупленной. Примите и проч. Городской Голова, кандидат прав Императорского С.
– Петербургского университета Картошкин".

Затем, в тот же день в редакцию заявился лакей Картошкина и, сияя безграничной радостью, вынул трясущимися руками вексель Бориса Дмитриевича, с передаточной надписью на обороте.

– - Барин подарил мне этот документ... Сейчас дозволите получить, или законным порядком прикажете?
– - проговорил он, потрясывая векселем.

Денег в кассе, конечно, не оказалось, и Борис Дмитриевич, оскорбленный и униженный, стал метаться в предсмертных судорогах. Он проклинал тот день, в который связался с газетой, -- высказывал готовность подарить газету лакею Картошкина, лишь бы тот принял на себя и все долги ее, выгнал вон бедного репортера, написавшего "Нечто о собаках", назвавши обличителя прохвостом, расшвырял набор статьи "Предстоящая поездка городского головы в Петербург", но... денег все-таки не было.

Надо было предпринять что-нибудь решительное: оказалось, что другой вексель Бориса Дмитриевича подарен Картошкиным обществу "Мизерикордия", которое, при скудости своих средств, будет, конечно, немилосердно в требовании денег... Картошкин знал, кому подарить!.. Всего надо было достать 1.300 руб., а там надвигался платеж за бумагу... Но где их достать?

– - Мизерикордия, Мизерикордия...
– - рассеянно повторял Борис Дмитриевич, бегая в своем кабинете, как мышь в мышеловке, и вдруг в его воспаленном мозгу нарисовалась картина: круглый стол, за ним -- члены правления "Мизерикордия" -- и между ними купец Тарасов... Что-то радостное шевельнулось в омраченной душе Бориса Дмитриевича, какая-то надежда сверкнула искрой. "Тарасов и сыновья" могут дать. Что им какие-то несчастные две тысячи?! Правда, особого сочувствия к газете со стороны Алексея Никаноровича не замечалось, но временами он бывает великодушен: вот хотя бы тогда с розыгрышем больной коровы... Попытка -- не шутка, спрос не беда... Есть еще друг -- Елена Михайловна, но она дуется на Бориса Дмитриевича, ей кто-то передал неосторожное

выражение Бориса Дмитриевича: "из-за этих Франций да союзов, устраиваемых разными барынями, которым нечего делать, приходится пить горькую чашу!.."

– - Мизерикордия, Мизерикордия...
– - автоматически повторил Борис Дмитриевич и решительно вышел из редакции, крикнул: "пальто!", оделся и поскакал в номера для гг. приезжающих, чтобы поговорить и посоветоваться относительно "Тарасова и сыновей" с Евгением Алексеевичем...

У Евгения Алексеевича происходил "чай с Промотовыми". Весь наличный состав "чужестранцев" заседал у стола и вел оживленный шумливый разговор со смехом, с остротами, с дерзостями... Только Софья Ильинична сидела молча, пряча свое лицо в раскрытой книге и лишь изредка вскидывала глаза на Зинаиду Петровну, которая, очутившись после лаишевского уединения в таком многолюдном шумливом обществе интеллигентных людей, была весела, говорлива и снова торопилась всем существом своим куда-то... Говорили о том, что делать и как делать. Силин спорил с Зинаидой Петровной, настаивая на том, что им нечего делать, а Зинаида Петровна засыпала его опровержениями и фактами.

– - Это все не у нас, а в столицах, в больших умственных и промышленных центрах... А вы скажите, что делать здесь и именно нам?
– - спокойно повторял Силин, глядя смеющимися глазами в раскрасневшееся лицо Зинаиды Петровны.

– - Как что?

– - Так, что? Ну что, например, прикажете делать мне?

– - Смотря по тому, что вы из себя представляете и на что вы способны... Если вы человек науки -- работайте на научной почве, если вы оратор -- говорите с трибуны, если вы -- художник, работайте кистью, пером...

– - Ну, а если я просто человек, не имеющий определенных занятий?

– - Если у вас есть организаторские способности, если вы не чувствуете удовлетворения в культурной работе, -- не слушая противника, говорила Зинаида Петровна.

Но в этот момент раздался стук в дверь и голос:

– - Евгения Алексеевича можно видеть?

– - Войдите!

Влетел Борис Дмитриевич Сорокин.

– - Могу вас отвлечь на одну минуту?

– - Что у вас случилось? Вы такой растерянный, -- пожимая руку редактора, спросил Евгений Алексеевич.

– - Скверно. Вот!

Борис Дмитриевич перерезал указательным пальцем свое горло.

– - Что такое? Все из-за красной подкладки?

– - Нет. Еще хуже. Денег надо, а взять негде... Ни одна свинья не дает... Эх!.. Хотите, я подарю вам газету?

Все с удивлением взглянули на Бориса Дмитриевича.

– - Еще одна последняя надежда: если ваш батюшка не даст двух тысяч, я того...
– - Борис Дмитриевич опять перерезал себе горло.

Евгений Алексеевич задумчиво покачал головой.

– - Едва ли... Попробуйте, чем черт не шутит!

– - Эх! Черт меня толкнул связаться с этой газетой! Наказание Господне! Хоть бы нашелся такой дурак, которому можно было бы подарить ее.

– - Садитесь, Борис Дмитриевич! Позвольте вас познакомить...

Евгений Алексеевич представил редактора своим гостям.

– - Подарил бы!.. Право, подарил бы...

– - Почему?
– - спросила Зинаида Петровна с полным недоумением во взоре.

– - Да потому, что на этой газете больше трех тысяч долгу... Ну, Евгений Алексеевич, как же? Ехать к вашему родителю, или нет?

– - Выпейте с нами рюмку водки, закусите и с Богом! Не забудьте упомянуть, что пресса нуждается в содействии просвещенных людей, которых-де у нас так мало...

Борис Дмитриевич поехал к Тарасову, а чужестранцы размечтались о том, как хорошо было бы иметь свою газету.

– - Купим, Владимир, "Вестник"!
– - предложила Зинаида Петровна.

Началось обсуждение этого проекта, и пустынный коридор номеров долго оглашался звонкими голосами и смехом из 5-го.

– - И когда их нелегкая унесет!
– - ворчал Ванька, ворочаясь на своем диване.
– - Ни днем, ни ночью спокою не знаешь...