Чужой среди своих 3
Шрифт:
От старичков пахнет табаком, лекарствами и нафталином, а ещё — неприятностями. Они, старички, с возрастом стали святее всех святых, и очень любят запрещать, не пускать и мешать жить.
Разбавлены старички двумя тётками.
Одна — блеклая, непонятного вида, не вполне понимающая, что же она здесь делает. Скорее всего, она какой-нибудь районный депутат, выбранный на безальтернативной основе и без особого на то своего желания из каких-нибудь ткачих. Теперь она, выбранная, заседает и голосует, поднимая руку с мандатом, ставя подписи и говоря, по необходимости, нужные
Вторая — монументальная кадушка, с щеками на плечах и начальственным выражением складчатого лица, и вот она-то свою роль понимает ясно. Она и по фактуре, и по духу — кирпичик в фундаменте советского государства.
В актовом зале воспитатели и ещё какие-то люди, изображающие, как я понял, массовку. Кто они, и каким боком причастны ко мне, к детскому дому или общественности, меня никто не торопится просвещать.
— Не будем тянуть, — густым басом сказала тётка-монумент, вставая, что я не сразу понял, настолько она оказалась коротконогой, — Мы все здесь люди занятые, поэтому, товарищи, к делу!
Прокашлявшись, она прокуренным басом зачитала мою историю — вкратце, а потом, так же вкратце, выводы и наблюдения психиатра, Татьяны Филипповны и руководства детского дома.
' — Ух я и сука! — поражаюсь подобранным формулировкам, стоя перед комиссией, собравшейся в актовом зале администрации детдома, — Это ж надо так слова подобрать!'
— Нет, ну каков сукин сын! — нет выдержав, прервал её один из ветеранов с богатыми юбилейными наградами на новёхоньком югославском пиджаке.
— Павел Ильич! Не выражайтесь! — тут же прервала его тётка, глянув так остро, что стало ясно — эта «право имеет», и своими правами пользоваться не стесняется, прогибая и ломая права чужие. Несмотря на несколько комическую внешность, она хищник, и притом из достаточно крупных.
— Нет, ну… — пожевал губами старичок, зажёвывая явно матерное словцо, — Для кого мы, понимаешь, Революцию делали? На пули шли, на штыки, голодали… страну, понимаешь, строили. А потом такие, как этот, приходят, и…
… сказано было много и многоголосо. Я узнал про себя много нового, и ещё больше — о родителях, своём народе, и почему-то — стилягах, ибо одного из старичков кровожадно переклинило на расстрелах и лагерях для всех, кто носит не ту одежду и слушает не ту музыку, а затыкаться он не хотел.
— Фа-шис-ты! — раз за разом повторяет один, похожий внешне на высохшего святого старца, по содержанию — на Жириновского, — Они все фашисты! Все! Я всегда говорил…
— Фёдор Иванович! — трубила тётка, оппонируя ему только тем, что с укоризной произносила его имя.
— А кто они?! Кто?! — не унимается предтеча, — Если люди не хотят жить в первом в мире государстве рабочих и крестьян, они…
Потихонечку осуждение, то бишь обсуждение меня, приняло более-менее формальное русло — с нужными, выверенными в институтах Марксизма-Ленинизма, цитатами, правильными формулировками, голосованием по отдельным пунктам.
Моего мнения не спрашивают, и наверное, мне и говорить-то не полагается. Ну… если только каяться!
Понять этот советский
Знают это и члены Комиссии, но считают нормальным. А может, и не считают, но удачно меняют своё мнение и совесть на усиленный паёк.
— Вот не стыдно тебе, сопляку, — за каким-то чёртом решил обратиться ко мне один из Старых Революционеров, — отказываться от Советского паспорта!? От паспорта страны, стать гражданином которой мечтают сознательные пролетарии во всём мире? Вот как ты будешь смотреть в глаза людям, сдавая паспорт?!
— А я и не получал, — отвечаю, раз уж спросили, — именно потому, что отказываюсь считать себя гражданином СССР. Страны, где мне отказывают…
… добавить что бы то ни было я не успел, переполох в курятнике поднялся знатный!
— Я ему, я его… — переклинило деда.
— Да пустите, пустите же, кому говорю! — орал другой, — Я ему уши-то, поганцу, пооткручу!
Получасом позже, наоравшись и наговорившись, Комиссия завершила своё заседание, и народ потянулся на выход, плюясь, печалясь о молодёжи, которая не та, и обсуждая народные средства от геморроя.
— Пусть здесь стоит! — собирая бумаги, трубным голосом велела тётка-монумент, — Пусть на этого субчика посмотрят поближе!
— Да, — тут же подхватилась завуч, понимая, что именно она, а не отсутствующий, уехавший на лечение директор, влетела, и от того ненавидящая меня со всей пролетарской ненавистью, — Пусть! Я вас уверяю, в нашем детдоме…
… и она пошла уверять в своём почтении, верности ленинским принципам и прочим вещам, а я — стоять почти в проходе.
— Ну надо же… — выдыхает в лицо старый большевик, и, не подобрав слов, проходит дальше. Равнодушно не проходит никто — каждый, будто потом будет поставлена отметка в личное дело, жаждет что-то сказать, и желательно — близко…
— Вот так вот, Савелов, вот так вот… — подытожила завуч, глядя на меня так, будто я — единственная преграда на пути построения Коммунизма.
— Да иди уж ты! — сорвалась она на визг, — Скройся с глаз моих, не доводи до греха!
Я выскользнул из актового зала — действительно, от греха… Старички, судя по шуму, толпятся где-то в вестибюле и у входа, и, насколько я понимаю, будут толпиться там еще достаточно долго. Нужно ведь покурить тем, кто курит, обсудить меня, а мне…
… нет, не показалось, точно не показалось!
Ещё раз оглянувшись, я заперся в кабинке туалета и там уже достал из кармана крохотный клочок бумаги, на котором знакомым почерком отца было написано «- Держись! Они будут давить, но всё уже решено! Ничего не бойся!»
— В суд… — обёрточной бумагой шелестит по детдому, — суд будет!
… а дальше — слухи, слухи, слухи… Они, мне кажется, распространяются вопреки всем законам физики, быстрее скорости звука, а иногда и без звуков вообще. Р-раз… и все всё знают.