Чжунгоцзе, плетение узлов

Никитина Татьяна

На горизонте контуры Наньшань,

Туман прекрасен на закате дня,

Поодиночке птицы к нам спешат,

И в этом виден предначальный смысл —

Хотел сказать, да слово позабыл.

[5]?? yuefu — тесть.

[6] Плотный яркий шелк, произведенный в Сычуани.

Глава 10. С эпохи Тан пион у нас в чести

Сун Шуньфэн и Ся Юньни нередко теперь заглядывали проведать

«небожителя» Чжайдао. Чтобы Сюэлянь не скучала, Юньфэн и ее приглашал посидеть с ними: «С Шуньфэном и Юньни мы почти как братья: вместе росли и учились у одного учителя, так что ты можешь к ним выходить, в этом нет ничего зазорного».

Как-то раз они принесли хорошего вина, но просто так ведь пить не интересно.

— Давайте поиграем в застольный приказ? — предложила Сюэлянь.

— Хорошо, какие у госпожи предложения?

— Давайте, кто-то будет открывать по одной костяшке пайго: справа, слева и посередине и называть костяшку, а ему надо будет отвечать в рифму, также называя костяшку[1].

— Хорошо, замечательно!

— Чжай-эр, ты будешь играть? — спросил Юньфэн.

— Нет-нет, я больше никогда не буду играть в застольный приказ, — смущенно улыбнулся Нежата. — Мне никогда не угнаться за вами. Я просто посмотрю и послушаю, как играете вы.

— Кто же будет открывать костяшки?

— Конечно, моя жена: это же она придумала игру.

Пинъэр принесла шкатулку с пайго, и Сюэлянь разложила костяшки. Бросили жребий, и первому выпало отвечать Ся Юньни. Сюэлянь открыла костяшку справа и произнесла:

— Направо вижу три-один[2]: луна над горным склоном.

— В разлуке только серый гусь поможет двум влюбленным, — отозвался юноша.

— Налево — платье — три и три: наряд для девы юной.

— По шелку ласточки[3] летят, натягивая струны.

— Посередине три и пять, сливовая восьмерка[4].

— Раскрылись нежные цветы под белоснежной горкой.

— Ну нет, нет, брат Юньни, — покачал головой Сун Шуньфэн. — Какая еще горка? Как-то это непоэтично. Пей штрафную чарку.

— Отлично! — согласился Ся Юньни. — Для этого мы вино и принесли, не так ли? — и выпил одним глотком.

Вторым по очереди был Ао Юньфэн. Сюэлянь открыла правую костяшку и объявила:

— Направо вижу два-один[5] — звезда Бэйсин сияет.

— Петух в курятнике кричит, хохлаток созывает, — не моргнув глазом откликнулся Юньфэн. Все покатились со смеху, а Сюэлянь погрозила ему пальцем:

— Это слишком грубо, Юньфэн-лан. Пей штрафную чарку, — когда он допил, она продолжила: — Налево пять и шесть блестят… — топор всего острее[6].

— Под горкой сливы[7] расцвели, но нам дрова нужнее, — ответил Ао Юньфэн.

— Ты смеешься? Пей штрафную чарку и больше не безобразничай, — строго наказала Сюэлянь и продолжила: — Посередине два и шесть, что скажешь ты на это?

— Твои глаза что две звезды на небе[8], полном

света.

— Юньфэн-лан! Ты пьян, — покачала головой Сюэлянь.

— Так разве не ты меня напоила? Что же теперь ругаешь? — улыбнулся он. — Или опять заставишь меня пить?

— Нет уж, тебе хватит. Братец Шуньфэн, твоя очередь, — и Сюэлянь открыла следующую костяшку. — Направо вижу пять-один: стоит под солнцем слива.

— Так дева у окна одна[9] тоскует молчаливо.

— Налево, глянь, четыре-три, на что она похожа?

— С горы спустился человек[10] — загадочный прохожий.

— Э-э! Что еще за прохожий? — возмутился Ся Юньни. — Тут лучше подошло бы слово «путник». «Прохожий» не годится! Пей штрафную чарку!

— Ты мне мстишь, братец Юньни? А впрочем, вино-то хорошее. Пока Юньфэн все не выпил, надо и мне попробовать.

— Продолжаем? — спросила Сюэлянь, когда он осушил чарку. — Посередине два и два, вот это незадача!

— Присядь к жаровне на скамью[11], и выпей чай горячий.

Так они играли весь вечер и разошлись очень веселые и довольные.

Конечно, бывали у Ао Юньфэна не только такие шумные вечера. Часто друзья обсуждали серьезные вещи: учение Конфуция, обязанности человека, отношения человека и Неба (Бога)… Нежата, узнав о столичном экзамене и возможностях, которые он дает, убеждал Юньфэна все же сдать его.

— Но ты же выбрал путь отрешения от мира, почему хочешь, чтобы я попал в этот водоворот? — не соглашался Ао Юньфэн.

— Разве можно нас сравнивать? Я ничего не умею, только книги переписывать, а ты…

— Что я? Я умею готовить ореховое печенье, — улыбнулся Ао Юньфэн.

— Не смейся надо мной, — вздохнул Нежата. — Оно, правда, очень вкусное. Я вот могу только накидать что-то в горшок и поставить в печку. Так мы и делали всегда с моими старцами. Дело-то не в этом! — он посмотрел на Юньфэна ясными синими глазами. — Ты ведь понимаешь, к чему я.

— Понимаю, — согласился тот. — Но разве не лучше жить вот так? Готовить ореховое печенье, пить чай, играть в застольный приказ… Зачем что-то еще?

— А как же помогать людям? Как же справедливость там, где ты можешь что-то сделать? Как же «зажечь свечу»?

— А как же Цзе Юй? «Конец! Конец всё ждет! Кто ныне правит — к пропасти ведет!» И Ду Фу говорил: «Учение Конфуция ко мне какое отношение имеет? Что Кун Цю, что разбойник Чжи — все прах». Разве не тому же учит и твой Бог?

— Он учит делать все, что в твоих силах, для людей и для Него. «Воздадите кесарево кесарю и Божие Богу»[12]. Но разве я могу тебя наставлять? Сам-то ведь ничего не делаю. От меня везде только сумятица, где бы я ни появился. Всех огорчаю и расстраиваю. А всего лишь хотел, исполняя наказ моего наставника, поклониться преподобным старцам, и даже толком не знаю, как и зачем оказался здесь…