Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
— Не пойду, — отрезал Юньфэн. — Я не приду сегодня. Так и передай своей госпоже. И пусть она меня не приглашает. Когда захочу, тогда и явлюсь.
Пинъэр чуть не плача ушла от него, бормоча, что до появления этого господина Не все было совсем по-другому. И потом под окном сквозь слезы жаловалась Саньюэ на колдовство и дурные глаза цвета воды.
Нежата закрыл лицо ладонями. Юньфэн коснулся его плеча:
— Не слушай ее. Ты тут ни при чем. Просто у меня сегодня нет настроения слушать музыку.
— Может быть, все и так, но сейчас она наговорит всякого госпоже
— Какие еще отношения! Почему из-за тебя? Мне всегда досадно… нестерпимо досадно, когда я думаю о ней. Зачем она вышла за меня замуж? Я ведь отказал им! Меня разбирает злость при воспоминании об этой постыдной свадьбе, — Юньфэн отвернулся, закусив губу.
— А тебе не кажется, что эта досада из-за уязвленной гордости? — вдруг спросил Нежата.
— Пускай! Но разве я не имею права на чуточку гордости? Разве мне нельзя хоть что-то решать в своей жизни самому? В конце концов, женитьба разве не касается в первую очередь меня?
— Вроде бы все так, но… Все же твоя женитьба на Сюэлянь касалась и ее. Весь город знал о вашем сговоре, так что…
— О помолвке не было официально объявлено. Я вообще не был обязан на ней жениться.
— Но подумал ли ты о ее чувствах? Почему она хотела выйти за тебя замуж и даже несмотря на твой отказ все же решилась уговорить отца?
— А она подумала ли о моих чувствах?
— Мне кажется, тут ты не прав. Может, тебе просто трудно принять то, что ей не важно, как ты сдал экзамен? Ей просто нужен был ты, а не многообещающий молодой чиновник.
— Нет, вовсе не я ей был нужен, а тот Ао Юньфэн, которого она придумала себе, слушая мою игру на цине.
— Почему ты так думаешь?
— Она ничего не понимает в моих стихах.
— М-м… А кто понимает?
— Ты.
— Ты уверен?
— Давай проверим. Вот, прочти, — Юньфэн, порывшись в каких-то бумагах, протянул Нежате лист. Нежата прочел:
Смеркается, и в темном кабинете
Я у стола спешу зажечь светильник.
Мир съежился до книги в тусклом свете,
Так против мрака робкий свет бессилен.
Прислушиваюсь к шорохам снаружи,
К дыханью засыпающего сада,
И тишина, натягиваясь туже,
Звучит в душе непостижимым ладом:
Трепещет он, оборванный, неровный,
Так тесен, темен, нестерпимо узок…
…Войдет слуга и, растопив жаровню,
Немножечко ослабит этот узел.
Нежата вопросительно глянул на Юньфэна, встретив его испытующий взгляд.
— И что ты скажешь?
— Что ты хочешь услышать?
— О чем это?
— Об одиночестве, которое не может разрушить даже присутствие человека рядом. Потому что человек находится вне, он не способен проникнуть в душу и исцелить ее. На самом деле это может только Бог, но Он войдет в душу, лишь если ты Его туда пустишь…
О страхе, что одиночество никогда не закончится, а будет только разрастаться, затягиваясь все туже, ведь ты не можешь пустить к себе в сердце Целителя, пока не откажешься от гордыни. Пусть не избавишься, но хотя бы скажешь себе, что она тебе не нужна. Тишина здесь равна одиночеству,
— Ты понимаешь…
— А что тут непонятного?
— Знаешь, что Сюэлянь сказала? «Должно быть, это очень красивая мелодия. Ты записал ее?»
— Но эта мелодия вполне может быть красивой, если очистить ее от страха и гордости.
— Только это ведь очень трудно.
— Конечно. Это очень, очень трудно, — Нежата вздохнул. Похоже, Юньфэн не собирался менять отношение к своему браку, по крайней мере, перед Нежатой. Даже разговор увел в другую сторону. Нежата мысленно перебирал все, что знал об отношениях мужчины и женщины, о семейной жизни, и вдруг вспомнил письма Иоанна Златоуста к Олимпиаде, гимн девству во втором письме.
— А знаешь, — сказал Нежата, глянув на Юньфэна. — Один святой так вот рассуждал. Он говорил, мол, девство такое великое дело, что Цзиду, сойдя с неба для того, чтобы людей сделать ангелами, все же не решился сохранение девства возвести в закон, хотя даже умирать за веру повелел. То есть Он считал, что умереть легче, чем сохранить свое тело и душу в чистоте. И святитель Иоанн приводит в пример таких великих ветхозаветных праведников, как Моси, Яболахань и Юэбо[4], которые перенесли множество скорбей, преодолели человеческую природу, но все же имели жен, не отважившись приступить к подвигам девства и предпочтя покой, какой дает брак.[5]
— М? — Юньфэн был удивлен этой речью. Прежде их разговоры никогда не касались подобных тем. — Хочешь сказать, что я не мог бы сохранять помыслы в чистоте? А ты можешь?
— Я… у всех ведь разная природа, разное устроение… — смутился Нежата. — Это же не значит, что я лучше, чем ты. Я тоже ведь знаю про то… ну, про этих мерзких жуков, ползающих внутри. И…
— Много ты там знаешь, — хмыкнул Юньфэн. — Про жуков… Но ты в чем-то прав. Сюэлянь — лучшая для меня жена, ведь она меня любит. Стала бы другая терпеть мое равнодушие, мои причуды? Я бы точно не нашел никого, кто был бы мне по сердцу.
— Значит, ты тоже ищешь равноангельского, бесстрастного жития? А я тебе говорю тут про трудность девства, — сокрушенно проговорил Нежата.
— Нет, какое там бесстрастное житие, — махнул рукой Юньфэн. — Ты и в этом прав. Я не сумел бы держать в чистоте помыслы, и эти жуки доставляли бы мне большие неприятности, если бы не Сюэлянь, хотя на самом деле… — он вдруг замолчал, стиснув пальцы. — Нет, вовсе не стоит об этом говорить.
— Прости, я не хотел огорчать тебя! — поспешно отозвался Нежата, касаясь его руки. — Просто госпожа Сяхоу такая заботливая, она так внимательна к тебе, так предупредительна, а ты всегда отмахиваешься от нее. Со стороны это выглядит очень… Это заставляет испытывать неловкость. Но я тебя так хорошо понимаю! — горячо продолжал он. — Я ведь тоже так говорил с одной девушкой, очень хорошей и доброй. Но я-то тогда хотел уйти в монастырь, и думал, она меня понимает… На самом деле, я не испытывал ответных чувств. Разве могло выйти у нас что-то хорошее?