Цицианов

Лапин Владимир Викентьевич

Внимание Цицианова к хлебопашеству объяснялось прежде всего тем, что армия нуждалась в продовольствии. В 1802 году считалось невозможным вводить в Грузию более трех пехотных полков, поскольку большее количество солдат край просто не мог прокормить. Новый главнокомандующий сумел мобилизовать небогатые ресурсы края, так что пришедшие через Главный хребет восемь полков не испытывали крайней нужды в провианте. Кроме того, места расквартирования батальонов и хлебородные районы часто не совпадали, а перевозка хлеба затруднялась плохими дорогами и отсутствием эффективных транспортных средств. Организация же подводной повинности по российским образцам не представлялась возможной по целому ряду обстоятельств. Наличие запасов хлеба, возможность заготовки провианта в различных районах Закавказья облегчали ведение военных действий, развязывали руки командованию, буквально привязанному к складам и дорогам, по которым могли пройти обозы. Цицианов неоднократно обращался к старшинам-борчалинцам с внушениями, «чтобы сеяли пшеницу и ячмень в большом количестве, дабы избыток оного могли продавать в казну для продовольствия войск», но «они не только для продажи, но и собственно на содержание себя не имеют, а покупают оный в Карталинии». В октябре 1805 года он отправил им предписание, предупреждая, что в случае отказа сеять хлеб они лишатся возможности закупать его где-либо, «поелику они живут на землях не для того, чтобы оставлять их необработанными» [526] .

526

Там же. С. 570.

Одним из ярких и традиционных проявлений реформаторства в России всегда было внедрение новых сельскохозяйственных культур. Цицианова особо занимал вопрос о возможности выращивания «китайского суходольного пшена» (гаоляна). Семена этого высокоурожайного и засухоустойчивого растения весной 1805 года были розданы уездным капитан-исправникам для проведения опытов, и главнокомандующий внимательно следил за выполнением своих

поручений. Глава администрации Горийского уезда Крушков 16 октября того же года получил его предписание следующего содержания: «На рапорт ваш от 6 сентября о том, что присланное мною для пробы суходольное пшено, вами посеянное на земле не наводняемой, не принесло никакого плода и все пропало, а которая наводнялась в неделю три раза, принесло настоящий плод, ответствую: что вы отнюдь не должны были отступить от правил мною о посеве его предписанных, хотя бы оное все пропало, и делать по своим прихотям, что я заметил из многих дел, вам поручаемых, кои вы весьма слабо исполняете и ничего в точности, так что не можете быть исправником; а потому предписываю впредь выполнять то, о чем вам предписано, не выдумывая от себя ничего, иначе же будете отрешены от должности. Не сидеть в Гори с почтенной супругой, чаще ездить по уезду и самому выбирать хорошую землю под то пшено, ибо в Сигнахском уезде, где жарче, без глупого вашего наводнения в три раза дало» [527] . В декабре 1805 года Цицианов торопил инспектора по шелководству по Кавказской губернии титулярного советника Вешнякова прислать «семена» (яйца) «итальянского» тутового шелкопряда. Он даже готов был для ускорения дела заплатить за них из собственного кармана, поскольку ему очень хотелось развести новую породу насекомых, дававших нить высокого качества. 10 января 1806 года Цицианов отправил кавказскому губернатору Гильденшольду предписание о присылке показательного образца плуга: «Так как земледелие в Грузии находится в крайнем невежестве, то к улучшению оного вызывает меня долг звания моего; а потому предлагаю вашему превосходительству на счет мой купить плуг, который употребляют в Георгиевском уезде и вообще на линии для наиглубочайшей запашки, и оный вместе с казенным крестьянином, сведущим об употреблении его, который мог бы надлежащим образом оный снарядить, прислать в апреле месяце с рекрутской партией в Грузию. Сему крестьянину производиться будет плата с отбытия его из Моздока, а через 2 месяца возвращен будет обратно на его жительство и будет щедро за труды его награжден, что ему и объявить при отправлении» [528] .

527

Там же. С. 250.

528

Там же.

Денежное обращение суть кровеносная система экономического организма. Цицианов прекрасно понимал это. Одной из проблем русского правительства в Закавказье на рубеже XVIII—XIX веков был низкий курс русского серебряного рубля и золотого червонца. Объяснялось это недоверием к новым платежным единицам со стороны консервативного местного общества, а также естественным желанием менял нажиться на вынужденной конвертации российских денег. Кроме того, есть подозрение в том, что на низком курсе рубля хорошо грели руки чиновники. Схема была незатейливая и безопасная. Из Петербурга высылалась некая казенная сумма на некие казенные нужды, из расчета, к примеру, 1 рубль = 1 абазу. Расчет строился на показаниях купцов и рапортах чиновников о «прошлых опытах». Но на местном финансовом рынке за рубль не давали целого абаза, а только девять десятых или даже четыре пятых такового. В результате требовалась дополнительная казенная сумма, а вот ее действительная судьба — вечный секрет. Проверка финансовых махинаций в наши дни — вещь трудная, а в те времена — просто невозможная. Еще при Кнорринге по инициативе А.А. Мусина-Пушкина Александр I издал указы 26 августа и 21 октября 1802 года об устройстве в Тифлисе монетного двора, об отправке туда мастеров и необходимого оборудования [529] . Главной задачей нового предприятия стала чеканка мелкой медной монеты, которая, по замыслу правительства, должна была заполонить рынок и поднять курс русских денег. Однако ожидаемого успеха не наблюдалось, и Цицианов в 1804 году предложил закрыть местный монетный двор.

529

ПСЗ I. № 20385, 20476.

Вопрос о курсе золота, серебра и меди интересовал главнокомандующего по двум причинам. Во-первых, невыгодный обмен русских денежных единиц создавал постоянные затруднения для военных и гражданских чиновников при исполнении ими своих служебных обязанностей; во-вторых, существовавшая система способствовала оттоку серебра и особенно золота за границу, что негативно сказывалось на грузинской экономике и вело к накоплению средств потенциальными противниками — персами и турками [530] . Для упорядочения денежного обращения в крае Цицианов запретил экспорт через турецкую и персидскую границу серебра в любом виде, а также использование в качестве средства платежа изделий из серебра, не имеющих специального клейма местного монетного двора [531] .

530

Эсадзе С.С.Очерк истории горного дела на Кавказе. С. 154—157.

531

АКАК. Т.2.С.2И.

При новом главнокомандующем были изменены правила сбора податей. До 1803 года казенные крестьяне платили их натурой — зерном, вином, медом, домашним скотом и т. д. Раскладка, сам процесс сбора, доставка, хранение и учет были чрезвычайно сложным делом. По высочайшему повелению налог обращался в денежную форму, причем размер его определялся по так называемым средним справочным ценам. В тех случаях, когда доставка зерна оказывалась удобной, сохранялись платежи хлебом, но сбор меда, вина, скота и т. д. полностью отменялся. Чтобы оградить селян от произвола чиновников, устанавливался фиксированный объем налогов с каждой деревни, которая становилась основной податной единицей взамен двора, как это было ранее. Также устанавливалась круговая порука крестьян и уменьшались недоимки. Для того чтобы привлечь на свою сторону дворян, многие из которых недоверчиво и даже враждебно относились к новой власти, Цицианов 21 марта 1803 года предписал исправникам оказывать содействие помещикам в сборе налогов с подвластных им крестьян «и в случае упорства сих последних, назначать военные экзекуции» [532] .

532

Дубровин Н.Закавказье…. С. 131.

Петр Великий, как известно, для реализации своих великих идей не гнушался собственными руками ковать, плотничать, рвать зубы, чертить проекты кораблей и зданий, писать законы и служебные инструкции. В условиях дефицита административных ресурсов, при пассивном и активном сопротивлении новшествам, которое оказывали практически все слои населения, высший представитель коронной власти на окраинах империи вынужден был уподобляться легендарному царю-реформатору. И это не являлось нечаянной или намеренной пародией на великого человека. Напротив, здесь со всей полнотой проявлялась практика модернизации по-российски, когда единственным сторонником преобразований являлось правительство, а вся остальная страна с большей или меньшей покорностью выполняла волю монарха. Главнокомандующий читал рапорты об опытах по производству шелка, определял порядок действий чиновника, присланного для наблюдения за изготовлением шелка-сырца, обращался к управляющему Александровскими прядильно-ткацкими фабриками с предложением наладить промышленное производство ниток в Грузии, чтобы вывозить в Россию не сырье, дающее немало отходов, а готовую продукцию. Не укрылось от Цицианова, что местные жители использовали лен только для производства масла, собирая для этого семена и оставляя на полях стебли, из которых получают волокно. Изготовление на месте льняного холста избавляло казну от дорогостоящих поставок этих тканей из России, решало проблему с обмундированием. Главнокомандующий приказал найти в частях солдат и казаков, знающих способы обработки льна, и использовать их в качестве инструкторов для местного населения. 22 августа 1805 года он потребовал, чтобы каждый крестьянин в Грузии хотя бы одну меру площади засеял этой технической культурой. Примечательно, что в бумагах о распространении льноводства нет ни слова о возможных выгодах самих крестьян; самый используемый глагол — «принудить». Распоряжение горийскому капитан-исправнику Крушкову о присылке саженцев сопровождалось подробным «Наставлением о пересадке деревьев»: «1) вырывать деревья каштановые толщиной в руку; 2) заметить на дереве ту сторону, которая на полдень крестом, назнача оный ножечком; 3) больших и толстых кореньев не беречь, а беречь тонкие, которые по самым концом дерева; 4) обвернуть коренья сеном или навозом, увязать чем-нибудь; 5) везти не в мороз и не в солнечный день по берегу; 6) числом до 10 деревьев таких потребно; 7) выбирать деревья хорошие, а не диких каштанов, а тех, что едят» [533] .

533

АКА К. Т. 2. С. 247-248.

Вся многотрудная и многогранная деятельность Цицианова разворачивалась на фоне того, что на столе у Александра I уже весной 1804 года лежал рапорт с его прошением об отставке. Доброе отношение императора, как известно, имело двойное действие. Человек, как тогда говорили, «в ходу» приобретал вес в обществе и в правительственных кругах вне прямой зависимости от своего официального поста. В то же время он становился конкурентом для других претендентов

на эту позицию и объектом для нападок со стороны тех, кто не рассчитывал занять его место, но просто по характеру своему болезненно переживал любой чужой успех. Ф.В. Ростопчин, хорошо знавший придворные нравы, писал Цицианову 25 марта 1803 года: «Ко мне пишут, что Государь весьма часто говорит с удовольствием о тебе и находит особую приятность в твоих донесениях. Дай Бог, чтобы похвалы сии не вооружили тех, коих не хвалят; а у нас из того и бьются, и дерутся» [534] . Два месяца спустя Ростопчин уже тревожился: «…граф Валериан Зубов в большом ходу, и Державин совершенно ему предан; а как Коваленский — тварь первого, то не удивляйся, что он в Петербурге сильно поддержан» [535] . Несмотря на мощь правительственной группировки, на которую опирался Цицианов, его противникам удалось в середине 1803 года поколебать уверенность Александра I в решении по поводу назначения нового главнокомандующего на Кавказе. В августе—сентябре 1803 года в Москве и Петербурге открыто заговорили о возможной отставке Цицианова. Даже назывался преемник — князь генерал Дмитрий Михайлович Волконский. Ф.В. Ростопчин, знаток придворной «кухни», сетовал по этому поводу: «Горько, что стечение многих обстоятельств довело Государя до того, что он не властен в своем хорошем, ни в дурном расположении к людям. Он окружен людьми, кои меньше всего о нем думают». Ростопчин даже приготовил в своем доме комнаты для друга, который вот-вот вернется с Кавказа [536] .

534

Девятнадцатый век. Кн. 2. С. 5.

535

Там же. С. 11.

536

Там же. С. 24.

В России в административной практике в большом ходу были разного рода «косвенные действия», по наличию которых понимающие люди безошибочно предсказывали приближающуюся отставку или назначение, царскую (министерскую) милость или немилость. В силу особенностей военного хозяйства наибольшие упущения по службе наблюдались в кавалерийских полках, в них же были самыми большими «ножницы» между уставными и неуставными схемами материального обеспечения. Любая проверка этих частей давала основания для кадровых решений: от почетной отставки начальников до суда с различными последствиями. Поэтому отправку генерала Ф.П. Уварова на Кавказскую линию для инспектирования тамошней конницы не без оснований расценили в обеих столицах как еще один верный знак подготовки к смещению главнокомандующего. Но противники Цицианова явно недооценили того, что августейшее недовольство было мимолетным «эмоциональным всплеском» нервного императора. Хотя Александр I и унаследовал многое от своего капризного батюшки, но все же не с такой расточительностью расшвыривался способными государственными деятелями. Кроме того, как уже говорилось, наш герой пользовался заслуженной поддержкой со стороны очень влиятельных фигур. Известно, что А.Р. Воронцов писал Ф.В. Ростопчину осенью 1803 года: «Друг ваш князь Цицианов совершает чудеса в Грузии, и здесь им очень довольны. Дела Грузинские, с тех пор как ему поручены, приняли совсем другой вид» [537] . Но противники не успокаивались, о чем Ростопчин писал Цицианову 20 января 1804 года: «Кнорринг с немцами и русские чрезвычайно завистливые порочат твое управление Грузией. Как завести чуму? Зачем идти на войну? Как на всех жаловаться?Но к твоему счастью, время стоит ветреное и слова разносит» [538] . Ситуация коренным образом изменилась, когда пришло известие о взятии Гянджи (об этом речь пойдет ниже). Всем недругам и завистникам князя пришлось на время прикусить языки. Однако вскоре они опять получили пищу для сплетен. После разгрома отряда Гулякова лезгинами, по словам того же Ростопчина, по Москве поползли «всякие глупые разглашения на счет побитых полков в Грузии, молодого Воронцова, ограбленного горцами, раненого и потом умершего в пропасти среди гор» [539] . Новая волна сплетен поднялась осенью 1804 года, что объяснялось прежде всего тем, что восставшие горцы блокировали Военно-Грузинскую дорогу, не пропуская почту и даже воинские части. В результате, по словам Ростопчина, о кавказских делах в России «ничего не было слышно кроме того, что о князе Цицианове известия нет, сообщения все перерваны, полк казачий в горах перерезан, он разбит шахом самим, Имеретия взбунтовала, полки, в Грузию идущие, не могут пройти и стоят в Кизляре… Москву ты знаешь. Все В[олконские] и вся их родня до 5-го колена завопили о своем уроде-заике, и сей мерзавец писал к отцу своему, соединяющему глупость русскую с иноземною, что о тебе нет никакого известия. Кнорринг в переписке с ослом Г. и бестией К., жертвуя мерзкой зависти, делался русским и сожалел о гибели христолюбивого воинства. Наконец, слава Богу, о тебе пекущемся! Завистливые прикусят языки, трусы станут хвалить, немцы курить, а друзья твои радоваться сердцем и душой. Даже и лошади тебе благодарны будут, что их мучить не так станут, развозя сплетни и печальные известия» [540] . (Лошадей автор письма вспомнил не случайно, поскольку был большим знатоком коневодства. Почти в каждом послании Ростопчин извещает своего друга о делах на конюшне, просит прислать породистых жеребцов и кобыл и сообщает о том, какой результат получился.)

537

Там же.

538

Там же. С. 34.

539

Там же. С. 40.

540

Там же. С. 64.

Примечательно, что Ростопчин называет Цицианова русским и противопоставляет немцам. Следует сразу сказать, что подобные схемы имели в основном спекулятивный характер. Одним из ближайших друзей главнокомандующего был служивший в Сенате тайный советник Федор Иванович Эн-гель — лютеранин и настоящий остзеец. Упоминаемый недруг Цицианова генерал Волконский проявил себя храбрым и распорядительным офицером. Однако, как это часто бывало, отличный капитан превращался в посредственного полковника, а затем — в никудышного генерала. С князем произошло именно это. Так что характеристика, данная ему Ф.В. Ростопчиным, выглядит справедливой: «Он — человек весьма умом ограниченный, самолюбивый и глупогордый, скучен и тяжел так, что всякая чугунная гиря пред ним — пух, при том довольно интриговат и затейлив» [541] .

541

Там же. С. 67.

Судя по переписке влиятельных и потому хорошо осведомленных людей, в 1804 году вопрос об отставке Цицианова действительно стоял на повестке дня. Министр народного просвещения П.Д. Завадовский интересовался состоянием здоровья генерала и даже сообщал о том, что тому подыскивают замену: «Мне сказывали, что при затруднении избрать преемника князю Цицианову предлагали графа И.В. Гудовича, токмо еще на то не решились. Не знаю, захотел ли бы он в нынешнем вещей положении свою свободную шею всунуть в ярем, но по опытности и своим способностям лучше его никто не утвердил бы тамошний пост; но, к несчастью, не можем освободиться от предубеждений, порожденных интригами. Посему начальство падает на бесталанных, обходя способных» [542] . Однако на стороне Цицианова по-прежнему было благоволение Александра I. 29 августа 1804 года Кочубей сообщал С.Р. Воронцову о том, что император постоянно с одобрением отзывается о Цицианове: «Невозможно лучше исполнять его обязанности, и если задуматься о том, что он делает, то он делает очень много, принимая во внимание ничтожное число войск, находящихся в его распоряжении» [543] . В начале 1805 года Завадовского опять занимал вопрос о судьбе Цицианова: «Князь очень болен, да кем же его заменить? Не станет хорошего начальника, волны в том краю поднимутся…» [544] Сам Цицианов тоже понимал, что заменить его очень трудно, о чем свидетельствуют его слова в письме В.Н. Зиновьеву от 29 января 1805 года: «Как бы я ни болен был, мне должно остаться здесь на некоторое время, по тому уважению, которое Бог помог мне приобресть от соседей, и Баба-хан, по разнесшемуся слуху, что я умер, в Тегеране стрелял викторию, и 3 дня был иллюминирован город, и объявлено было народу о моей смерти. О сем известии и письменно и словесно уведомляют отовсюду..» [545] И в дальнейшем в «обществе» неоднократно отмечали особое благоволение Александра I к Цицианову и одновременно не прекращали говорить о возможности его перемещения на новую должность. Так, в письме от 12 января 1805 года Ростопчин рассуждал о последствиях приезда генерала в столицу: «…Я восхищаюсь мыслью, что ты будешь близок к престолу, и рад, что Государь в тебе покажет, что он призывает достоинство и любит истины язык. Но, как истинный твой друг, не скрою, что предвижу в новом ожидающем тебя положении тьму несносных огорчений. Ты состав придворной машины верно разумеешь, но не был сам в ней пружиной; и я боюсь, что, не успев сделать Отечеству пользы, наживешь непримиримых злодеев и делами и языком… Но верь моей опытности, что наука презирать людей тяжела для чувствительного человека» [546] .

542

АК В.Т. 12. М., 1877. С. 207.

543

Там же. Т. 14. М., 1879. С. 188.

544

Там же. Т. 12. С. 297.

545

Русский архив. Т. 10. Стб. 2171.

546

Девятнадцатый век. Кн. 2. С. 80.