Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
В то же самое время тот же самый либерализм за пределами Британской империи столь же последовательно носил жестко антигосударственный, антипатриотический характер и был сфокусирован на последовательную, бескомпромиссную и безоглядную борьбу за все и всяческие свободы как таковые. Это вполне естественным образом направляло его против неизбежно стеснявших эти свободы правил человеческого общежития (и тем более против устанавливающих и поддерживающих эти правила местных властей).
Таким образом, вне Британской империи либеральная идеология оставалась её оружием, глубоко интегрированным (через образованную часть соответствующих обществ) в тело потенциально враждебных ей государств и активируемым при малейшей необходимости.
Англия овладела либерализмом, созданным в основном французскими (а также еврейскими) мыслителями в борьбе буржуазии против абсолютной монархии,
То, что борьба континентальной буржуазии (прежде всего французской) со своими абсолютными монархиями являлась для Англии сугубо внешними, а не внутренними процессами, позволяло ей наблюдать за этой борьбой со стороны и использовать её в своих интересах (например, непосредственно организуя Великую Французскую революцию). В частности, британская элита быстро оценила выдающийся потенциал выкованной в этой борьбе либеральной идеологии и научилась использовать её как эффективное оружие против противостоящих ей континентальных монархий, в том числе через развитие капитализма, естественным образом боровшегося против разнообразных феодальных оков [170] .
170
В этой борьбе англичане использовали разнообразные субкультуры, в рамках которых в силу их изолированности и непрозрачности для центральных феодальных властей обычно развивался капитализм.
Скажем, в России старообрядцы, длительное время бывшие ключевым фактором развития промышленности (в том числе и в силу аккумулирования крупными общинами значительных средств, вкладываемых в разнообразные прибыльные предприятия), установили прочные связи с британцами просто потому, что Англия как «мастерская мира» являлась единственным источником качественного оборудования для заводов и фабрик. В последующем, когда старообрядцы благодаря конспиративной культуре, общинному коллективизму и богатству стали ключевым фактором революционного движения (прежде всего, разумеется, буржуазного, но отнюдь не только), эти налаженные поколениями контакты сыграли значительную роль как во внутренней, так и во внешней политике Российской империи.
Либерализм стал оружием Британской империи не только в силу успешной приватизации ею идеи человеческой свободы и, соответственно, принципов и идеалов освобождения, но и потому, что Британская империя (как затем США) успешно провозгласила себя его моделью, образцом и единственным подлинным источником. Соответственно, заимствование английских институтов в силу культурного влияния и исторического авторитета Англии (обеспеченного в первую очередь ее же учеными и деньгами) стало восприниматься как основное содержание развития, а сама оценка тех или иных обществ – определяться тем, насколько успешно они заимствуют (или имитируют) провозглашенные универсальными институты, принципы, подходы и ценности Англии.
«Ясно, что объективно это работало на ослабление стран – реципиентов либерализма, на подрыв их социально-экономического строя, на создание… проблем, которые неорганичны для нормального развития этих обществ, а потому не могут быть решены адекватным образом (результат – распад, революция или диктатура, ещё менее либеральная, чем предшествующая власть); наконец, на усиление зависимости от англосаксонского ядра в экономике, политике, идеологии…» [95].
Идея свободы, которую воплощал либерализм на первоначальном (самое позднее до 10-х годов XX века) этапе его становления и функционирования именно как великой идеологии, была превращена оседлавшей его Британской империей (вместе с её квинтэссенцией – лондонским Сити) в крайне эффективное оружие против континентальных империй.
Изучение и развитие всех и всяческих народов и народностей (прежде всего Европы), старательное пробуждение их самосознания, настойчивое провоцирование их на борьбу сначала за автономию, а затем и за отделение, отождествление сепаратизма со свободой и его всяческая пропаганда являлось борьбой отнюдь не за свободу народов (с которой
171
В этом отношении австрийцы, а затем немцы, создавшие украинский национализм и феномен галицизма, просто следовали, хотя и с выдающимся успехом, лучшим английским образцам.
С государственной точки зрения эта борьба должна была раздробить наиболее значимых противников Британской империи, лишить их собственных ресурсов и отдать, наконец, континентальную Европу под власть Англии, осуществляемую прежде всего через непубличный контроль за местными элитами и финансовыми системами.
С точки же зрения финансового спекулятивного капитала лондонского Сити данная борьба должна была коренным образом переформатировать континентальную Европу из совокупности больших государств имперского типа, каждое из которых объединяло многие народы и народности, в совокупность государств как можно более малых, объединяющих каждое лишь один народ.
Благодаря этому каждое из таких государств в силу скудости своих ресурсов (в том числе волевых, интеллектуальных и культурных) легко поддавалось бы управлению со стороны внешних для него финансовых спекулянтов и, более того, само стремилось бы под власть именно английских финансовых спекулянтов как наиболее сильных и потому обеспечивающих наиболее надежную защиту от соседей и наибольший комфорт элитам этого государства.
9.4. Либерализм: оружие финансовых спекулянтов против производительного капитала
Идея свободы в силу своей универсальности и соответствия объективным внутренним устремлениям человеческой личности является почти абсолютным оружием. Соответственно, она использовалась исторически первыми освоившими её англичанами в этом качестве в конкуренции не только Британской империи с другими империями, но и в конкуренции финансового спекулятивного капитала (прежде всего в лице его мирового авангарда вплоть до начала XX века – лондонского Сити) с другими группами капитала (начиная, кстати, отнюдь не с промышленного, а ещё с торгового – «менялы и ростовщики против купцов»).
С развитием промышленности и, соответственно, с укреплением производительного капитала (иначе называемом капиталом реального сектора), по самой своей природе ориентированного на формирование и укрепление собственных государств и на максимальное расширение их масштабов (для обеспечения стабильности правил и расширения емкости рынков) он стал главным противником финансового спекулятивного капитала, – а значит, и выражающего его интересы в идеологической плоскости либерализма.
Поскольку основным сущностным конфликтом, в который по вполне объективным причинам вовлечен производительный капитал как таковой, является его конфликт с постоянно и повсеместно используемым им наемным трудом, либерализм направил свои силы прежде всего на тщательнейшее изучение именно этого противоречия, являющегося не только источником развития производительного капитала, но и его принципиально неустранимой (без коренного изменения самой природы этого капитала, которое мы наблюдаем аж с 1939 года [172] на полностью автоматизированных, безлюдных производствах) ахиллесовой пятой.
172
Отнюдь не случайно трансформацию природы капитала в рамках ещё индустриальной экономики попыталось осуществить (пусть и неудачно в силу непонимания, что делать с высвобождающимися из производства людьми и как их мотивировать к саморазвитию имеющимися скудными ресурсами) именно социалистическое общество. Так, первая в мире автоматическая линия станков была запущена в 1939 году на Сталинградском тракторном заводе, первый в мире завод-автомат (по производству автомобильных поршней) введен в строй в 1950 году в Ульяновске, первый в мире автоматический цех по производству и упаковке подшипников начал работу в 1961 году на Первом Московском государственном подшипниковом заводе.