Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Однако представляется весьма существенным, что в политическом плане, по крайней мере, значимую роль в определении места жительства, по всей вероятности, сыграла терпимость британских властей к континентальным революционерам (решавшим в конечном счете их стратегические задачи), резко контрастировавшая с их же отношением к тем революционерам, которые хотя бы теоретически могли поставить под угрозу интересы Британской империи [175] .
Абсолютная личная честность Карла Маркса (как и большинства марксистов, включая Ленина) убедительно подтверждена чудовищными условиями его жизни, в конце концов, сведшими в могилу его жену и его самого, о чём исчерпывающе свидетельствуют ставшие хрестоматийными письма (например:
175
Интересно, что на лондонском кладбище Хайгейт могила Карла Маркса попала в окружение могил иракских коммунистов, которые тоже бежали в метрополию от пароксизма национально-освободительной борьбы, приведшей не только к обретению их Родиной формальной независимости, но и к падению уровня развития её производительных сил до уровня, практически гарантированно лишившего их социальной базы и, более того, всякой надежды когда бы то ни было обрести её.
Правда, рядом с ним лежит и выдающийся английский и американский пианист-импровизатор из Одессы, дававший концерты практически непрерывно на протяжении 70 лет, Шура Черкасский, – и это соседство явно не имеет никакого политического значения.
Поэтому в традициях реакционеров-«охранителей»» обвинять Маркса (и подавляющее большинство его последователей) в работе на британские интересы столь же нелепо, сколь и омерзительно (строго говоря, подобные обвинения характеризуют исключительно интеллектуальный и моральный уровень тех, кто их выдвигает, – так как человеку свойственно судить о других по себе).
Однако не вызывает сомнений, что его самоотверженная деятельность и сама его жизнь во многом укладывались в русло общей ориентации британской элиты на разрушение континентальных империй, британских финансовых спекулянтов – на подрыв небританского производительного капитала, а его достижения (как научные, так и организационные – в виде создания Интернационала) были использованы при формировании английских стратегических проектов нового и новейшего времени.
Преобразование современных обществ информационными технологиями, люмпенизируя критически значимую часть населения развитых стран в рамках социальных платформ [20] и делая таким образом их беззащитными перед волной миграции, несущей глубокую социальную архаизацию, ставит перед марксизмом функционально новые задачи.
Последователи марксизма раскалываются на отрицающих его содержательно, в части его созидательного и прогрессистского характера, но припадающих к его историческим истокам левых либералов (возвращающихся в лоно обслуживания финансового спекулятивного капитала с надеждой, пережив либерализм, затем перейти на службу идущему на смену спекулянтам капиталу социальных платформ), с одной стороны, и на собственно марксистов, с другой.
Последние продолжают пытаться объективно оценивать общественное развитие, но теряют социальную почву под ногами, так как массовая эксплуатация труда индустриальной эпохи уже сменилась индивидуальной интеграцией интеллекта в капитал, а массы утрачивают политическую силу вместе со своей производительной функцией.
Попытка следования люмпенизирующимся в силу потери этой функции массам ведет к вырождению марксизма и как философии, и как политического течения, и тем более как идеологии. Его перспектива заключается в следовании производительности, то есть к признанию интеллекта главной производительной силой эпохи социальных платформ и переосмыслению реальности (в том числе его отношений с уходящим финансовым спекулятивным капиталом и становящимся новым гегемоном капиталом социальных платформ) именно с его точки зрения, исходя из его интересов.
Однако решение этой задачи (при всей своей очевидности) не может быть связано с Англией в силу
Глава 10. Эволюция либерализма в России
Современные либералы, вызывающие ужас и отвращение, ставшие синонимом воровства и предательства, появились в нашей стране отнюдь не на пустом месте: как это ни неприятно, они являются вполне естественными (так сказать, «законными») наследниками исторически длительной и во многом объективно обусловленной традиции.
Из-за относительно холодного климата и сравнительно редкого расселения в средневековой России прибавочная стоимость (не только в земледелии, но и в мануфактурном производстве) была существенно ниже, чем в Западной Европе, что объективно обуславливало её относительную экономическую слабость. В этих условиях естественная попытка отечественной элиты подражать соседнему Западу в роскоши (являвшейся в силу феодальной культуры неотъемлемым фактором самоуважения, престижа, а следовательно – и важным признаком государственной мощи) неуклонно оборачивалась массовым изъятием необходимого продукта вместо прибавочного. Это, в свою очередь, подрывало экономику и в конечном итоге вело к её разрушению.
Соответственно, столь вредоносная (причём ставшая таковой не по своей злой воле, а вполне объективно, вследствие слабости имеющейся ресурсной базы) управляющая элита в конечном итоге уничтожалась – либо порожденным ею самою кризисом, либо высшей политической властью, опиравшейся непосредственно на измученный народ.
Именно эта «дурная цикличность» смут и потрясений в принципе не позволяла создать устойчивые и при том формализованные социальные институты, что стало одной из фундаментальных особенностей российского общества, подрывающих его конкурентоспособность (и в конечном итоге обуславливающих постоянное технологическое отставание).
Кроме того, объективно и многократно доказанная разрушительность подражания Западу в потреблении создала глубоко укорененную культуру подозрительности в отношении любой ориентации управляющей элиты на Запад.
Между тем технологии, как правило, заимствовались именно оттуда, – и формирующийся с середины XIX века слой интеллигенции объективно находился в постоянном диалоге с Западом, даже когда в форме славянофильства и почвенничества последовательно отвергал его идеи и ценности (негативный диалог – тоже диалог, настойчивое отрицание – такая же форма культурной зависимости, что и слепое подражание [176] ), тем самым вызывая культурно и в особенности исторически вполне обусловленные подозрения у остального общества, включая власть.
176
В этом отношении характерна ошибочно считаемая шуткой фраза Сергея Довлатова (иногда ошибочно приписываемая мемуаристами то Иосифу Бродскому, то Анатолию Найману): «После советских я больше всего не люблю антисоветских. Одинаковые они какие-то».
Интеллигенция как социальный слой является естественным владельцем фактических знаний и монополистом на производство культурного продукта [37]. Её специфика в России была вызвана прежде всего её отторжением от власти и преимущественно ответной враждебностью к ней, вызванной в первую очередь социальным генезисом: царская власть оставалась преимущественно дворянской и военной, интеллигенция же формировалась потомками мещан и обедневших дворян, и потому её представителей крайне неохотно принимали во власть, что порождало её враждебность.
Важным фактором стало проведение назревшего и перезревшего освобождения крестьян в 1861 году в форме, крайне болезненной не только для крестьянства, но и для большинства помещиков. Необратимое, объективно обусловленное развитием капитализма разорение последних приняло в силу непоследовательного характера реформ длительный и крайне мучительный характер. В результате дети помещиков, исторически длительное время массово выталкиваемые бедностью родителей на службу, к которой они совершенно не были приспособлены своими воспитанием и образованием, оказывались в состоянии постоянного психологического дискомфорта.