Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II
Шрифт:
– Сестра? – медленно спросил Аменемхет.
Казалось, он не вполне понимает, что сказала Тамит и что он сказал сам.
– Сестра? – медленно повторил молодой жрец и взглянул женщине в глаза…
– Повтори, - приказал он. – Я хочу услышать еще раз, что моя сестра убила моего ребенка… услышать из твоих уст…
Его губы растянулись в страшной улыбке.
– Это была твоя сестра, - так же улыбаясь, повторила Тамит, глядя в глаза своему любовнику.
==========
Ребенка назвали Анх-Осирис – “жизнь Осириса”. Так решил второй пророк Амона, по-настоящему светлый человек, которого Меритамон всем сердцем полюбила… вместо отца.
Любить Менкауптаха как мужа у нее не получалось, хотя она и старалась. Он не дотягивал до ее любви, и, кажется, понимал это и сам. Он был недостаточно смел. Он был недостаточно умен. Он не был и вполовину так красив и силен, как брат, рядом с которым она выросла… и не был и вполовину так решителен и хорош собой, как Хепри…
Трогательное благочестие и преданность Менкауптаха заставляли Меритамон чувствовать себя виноватой за то, что она не может его любить.
Но еще менее она могла любить его сейчас, когда этот человек ничем не сумел помочь ей в обрушившихся на семью испытаниях. Меритамон было очень страшно, ее ужаснуло молчание брата после того, как его известили о рождении племянника.
Хотя Менкауптах совершил очередную глупость, последствия ее говорили о многом. Что произошло в доме Неб-Амона? Неужели Меритамон действительно убила Тамит?
Меритамон сейчас не решалась даже выходить из дома – не решалась бросать свое дитя ни на минуту, хотя в доме мужа не было недостатка в заботливых руках и внимательных глазах. Сестры Менкауптаха, не очень миловидные, но добрые девушки тринадцати и пятнадцати лет, охотно возились с малышом. Бекетамон и Анхесенамон*… их даже звали похоже на Меритамон, в честь их общего бога…
Они любили выносить Анх-Осириса в сад и играть с ним, когда мать была занята; но заметив это, Меритамон ужаснулась. Она чуть не ударилась в слезы и отобрала ребенка у обиженных девушек, едва удержавшись от того, чтобы запретить им касаться сына.
Анхесенамон побежала жаловаться… не к отцу и не к брату, а к врачу. Девушка говорила, что выносила мальчика на воздух для его пользы.
Уну пришел – старик, который всегда все понимал…
Меритамон вдруг испугалась, что может лишиться его и его мудрости.
Врач похвалил молодой матери Анхесенамон, которая стояла рядом, но похвалил неохотно: Уну охотнее запретил бы всякие прогулки без материнского присмотра, потому что прекрасно понимал, чего им следует бояться. Но ему, как и его госпоже, очень не хотелось посвящать девушек в грязную и опасную семейную тайну.
– Ты боишься за сына, госпожа? – спросил он Меритамон.
Она кивнула с раздражением.
–
Меритамон вдруг расплакалась – она могла себе позволить не лгать только с этим человеком…
– Мне так и кажется… Мне так и кажется, будто эта женщина повсюду!
Врач покачал головой.
– Ты преувеличиваешь… Я думаю, что сейчас она неопасна.
“Как бы я хотел узнать, что ты убила ее, дорогая госпожа, - подумал старик. – Но, увы, не верю в это. Мне иногда кажется, будто у этой мерзкой женщины не одна жизнь, а несколько”.
– А вдруг она мертва? – спросила Меритамон.
– Я хотел бы надеяться на это, но думаю, что она выжила, - ответил Уну. – Однако, вероятно, серьезно пострадала.
Врач больше не пытался смягчить для госпожи истину, а та этого и не требовала… Меритамон с волнением и смутным торжеством смотрела на своего старого друга, а потом вдруг улыбнулась ему.
О ребенке соперницы она не спросила.
– Следует попытаться разведать, что случилось, - сказал Уну.
Меритамон кивнула.
– Я надеюсь, что ее ребенок жив…
Глаза ее заблестели, словно предвещая слезы.
– Правда надеешься? – спросил Уну.
Меритамон мотнула головой, и слезы пролились. Она всхлипнула.
– Я ничуть не лучше брата – я хотела бы, чтобы этот ребенок умер… Я не хочу, чтобы у этой женщины были дети от Аменемхета, я не хочу, чтобы она привязывала его к себе… чтобы она портила нашу кровь… оскорбляла мать!..
Уну обнял госпожу, и она стала всхлипывать в его худое плечо. Но не раскаивалась. Она по-прежнему хотела, чтобы ребенок этой женщины и сама эта женщина умерли.
И Уну был рад.
Это был случай, когда нечестивые мысли были лучше благочестивых. Меритамон достойная дочь великого ясновидца, она не унизила его памяти всепрощением или чрезмерной мягкостью к подлому врагу.
– Может быть, сказать второму пророку Амона? – спросил врач.
Меритамон мотнула головой.
Она прижала к себе ребенка, покачивая его, потом ушла, что-то напевая сыну. Сейчас ее заботило только одно – как бы подольше уберечь Анх-Осириса от брата и его любовницы. Когда-то Меритамон призывала своего врача к решительным действиям, но это было до рождения сына…
Уну направился к господину дома.
– Господин Менкауптах извещал сына великого ясновидца о нашей радости, - сказал врач, сделав озабоченный и печальный вид, для чего, впрочем, не потребовалось никаких усилий. – Но господин Аменемхет молчит. Может быть, что-нибудь случилось?
– В самом деле, - сказал второй хему нечер. – Благодарю тебя за напоминание. Я пошлю к нему…
– Это уже было сделано, и господин Аменемхет не ответил, - мягко прервал господина врач. – Если мне будет позволено дать совет…