Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Автор неизвестен

Разговор услыхал Симэнь и в окно подозвал слугу. Дайань вручил визитную карточку. Симэнь развернул и стал читать:

«Имею честь послать Вам четыре пакета, в коих содержатся восемь лянов серебра. Особого угощения будет удостоен только Шаотан, остальные же удовольствуются обыкновенным столом. Позвольте надеяться, что лакеи и прислуга выкажут надлежащее радение.

Примите заверения в моем самом искреннем расположении.

В дополнение к сему посылаю четыре горшка цветов к нынешнему сезону в надежде, что они доставят вам

удовольствие, и два жбана южного вина, которое, быть может, пригодится на пиру. Буду счастлив, ежели Вы соизволите принять скромные подношения».

Симэнь прочитал послание и встал, Не причесываясь, он надел войлочную шапку, парадный бархатный халат и вышел в залу.

– Проси посыльного его сиятельства Аня! – велел он Дайаню.

Симэню вручили серебро. Он оглядел цветы – алую и белую зимнюю сливу, жасмин и магнолию, бросил взгляд на жбаны южного вина и, обрадованный, велел убрать подарки.

Посыльный вместе с ответной карточкой получил пять цяней наградных.

– Когда намерены прибыть почтенные господа? – спросил Симэнь. – Звать актеров?

– Намерены пораньше прибыть, – отвечал посыльный. – Просили позвать хайяньскую труппу. Только не здешних.

Симэнь отпустил посыльного и распорядился расставить цветы у себя в кабинете в гроте Весны. Тут же позвали печника. Его заставили «принести огонь через горы» – сложить два зимних кана. А чтобы они, паче чаяния, не задымили и не испортили воскуряемых ароматов, Чуньхуну с Лайанем было поручено облить каны чаем. Дайань отправился за хайяньской труппой актеров, а Лайань получил деньги на закупку съестного. В тот же день вечером справляли рождение Мэн Юйлоу. Пели здешние певцы, но не о том пойдет рассказ.

Расскажем теперь про Ин Боцзюэ. Двадцать восьмого исполнялся месяц его сыну [26]. Ин Боцзюэ наказал Ин Бао раздобыть коробку, припас пять листков бумаги и, положив их в коробку, направился прямо к жившему напротив Симэня сюцаю Вэню, чтобы тот написал приглашения женам Симэня.

– Дядя Ин! Вас можно на минутку? – кто-то громко окликнул Боцзюэ, как только он успел выйти за ворота.

Боцзюэ обернулся. Перед ним стоял певец Ли Мин.

– Далеко ли путь держите, дядя Ин? – спросил певец, подойдя вплотную.

– К учителю Вэню, – отвечал Боцзюэ. – Дело есть.

– Не пройдете ли в дом? – попросил Ли Мин. – Мне вам нужно кое-что сказать.

Боцзюэ заметил за спиной певца носильщика с коробом и повернул к себе. В зале Ли Мин поспешно опустился перед хозяином на колени и, отвесив земной поклон, поставил перед ним короб. В нем оказались две жаренные утки и два кувшина выдержанного вина.

– Ваш покорный слуга не располагает ничем другим, – говорил певец. – Может, это скромное подношение сгодится вам, дядя Ин, для угощения слуг. Я хотел бы об одном вас попросить, дядя.

Певец снова опустился на колени.

– Глупый ты малый! – обратился к нему Боцзюэ и сделал знак рукой, чтобы тот поднялся. – Ну, что там у тебя, говори же! А на подарки ты напрасно тратился.

– Меня с малых лет звали к батюшке, –

начал Ли Мин. – Теперь я стал не нужен, батюшка других зовет. А что с Гуйцзе случилось, так мы в разных домах живем, я и понятия не имел. Батюшка из-за Гуйцзе меня обвинил, в безвыходное положение поставил. Я ни за что страдаю и пожаловаться некому. Вот и решил вас попросить. Может вы, дядя Ин, как будете у батюшки, замолвите обо мне доброе словцо. Объясните батюшке, что к случаю с Гуйцзе он, мол, не имеет никакого отношения. Если бы только батюшкин гнев, я б еще как-нибудь стерпел. На меня товарищи стали косо смотреть – вышучивают.

– Значит, ты за это время так у батюшки и не был? – спросил Боцзюэ.

– Нет, не был, – подтвердил певец.

– Батюшка, как из столицы воротился, прием по случаю приезда господина Хэ устраивал, – начал Боцзюэ. – Меня приглашал, шурина У Старшего и учителя Вэня. Из певцов звал У Хуэя, Чжэн Чуня, Шао Фэна и Цзо Шуня. Я тогда и спрашиваю батюшку, а почему, говорю, Ли Мина нет. А он мне отвечает: он, мол, сам не идет, а я ему приглашения посылать не собираюсь. Да соображаешь ли ты, дурачок, с кем препираешься?! Возьми-ка себя в руки да ступай сам поклонись. Так-то лучше будет.

– Как же я пойду, если батюшка меня не зовет? – недоумевал певец. – В прошлый раз их четверых звали, нынче на день рождения матушки Третьей Лайань утром двоих позвал. На готовящийся пир опять четверых, а меня – нет. Как же мне не переживать? Прошу вас, дядя, поговорите с батюшкой. Я вам, дядя, в ноги поклонюсь.

– Как не поговорить? Обязательно поговорю! – заверил его Боцзюэ. – Кому я только на своем веку не помогал! Скольких выручал! Раз просишь, поговорю, обязательно поговорю! На меня положись. А подарки эти забери. Они мне не нужны. Я ведь знаю, как тебе деньги достаются. Ну, а теперь пойдем со мной вместе к батюшке. Попробую исподволь его уговорить.

– Если вы, дядя Ин, откажетесь от подарков, я пойти не посмею, – настаивал Ли Мин. – Вам, конечно, эти подношения не в диковинку, а я от всей души старался…

Певец принялся на все лады благодарить и упрашивать Боцзюэ до тех пор, пока тот не согласился принять поднесенное. Боцзюэ наградил носильщика тридцатью медяками и отпустил.

– Короб оставь пока у дяди Ина, – сказал ему Ли Мин. – Буду возвращаться домой, сам захвачу.

Они вышли вместе, повернули за угол и направились в кабинет напротив дома Симэня.

– Господин Куйсюань дома? – спросил Боцзюэ, ударив дверным кольцом.

Сюцай Вэнь тем временем сидел у окна и писал приглашения.

– Прошу вас, проходите! – тотчас же откликнулся он.

Хуатун открыл дверь. Боцзюэ вошел в гостиную и сел. Посредине стояли четыре глубоких кресла. Висел свиток «Чжуан-цзы дорожит мгновеньем» [27]. По обеим сторонам были расклеены надписи тушью и эстампы. Слева и справа выделялись параллельные надписи «Благоухают в вазе сливы и в тушечнице кисть» и «Снег опустился за окном – озябли лютня и книги». Дверь в кабинет закрывал холщевый занавес.