Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями
Шрифт:
— Хочешь, скажу, что в моем деле меня больше всего радует? — спросил Фред столяра.
— Ну?
— Когда кто-нибудь из ваших подружек подходит ко мне и говорит: «Просто не знаю, как мне и моим детям благодарить вас, столько вы для нас сделали! Да благословит вас бог, мистер Розуотер!»
ГЛАВА 9
Столяр тоже улизнул от Фреда, оставив свой экземпляр «Любознательного». Фред ловко разыграл целую пантомиму, чтоб каждому наблюдателю со стороны было ясно,
— Ох-хо-хо! — зевнул он. Потянулся и цапнул газету.
В лавке не было ни души, кроме девицы за стойкой.
— Подумать только! — сказал Фред. — Какой идиот способен читать такую дрянь?
Девушка вполне могла бы возразить, что не кто иной, как Фред еженедельно проглатывает эту дрянь со всеми потрохами. Но поскольку она сама была идиоткой, то никогда ничего не замечала. Она ответила:
— Не знаю, хоть убейте меня!
Это предложение прозвучало заманчиво.
Фред перевернул страницу, прочел описание убийства с изнасилованием, происшедшего в Небраске в 1933 году. К отчету прилагались тошнотворно натуралистические снимки, разглядывать которые надлежало только судебному следователю. Сейчас, когда Фред и все остальные поклонники «Любознательного», — числом не менее десяти миллионов, если верить редакции, — читали об этом убийстве, оно имело уже двадцатилетнюю давность. Материалы, печатавшиеся в этой газетке, не устаревали. Рассказ о деяниях Лукреции Борджа в любую минуту оттеснил бы на последние страницы все остальное. Фред, только год проучившийся в Принстоне, именно из «Любознательного» впервые узнал, как умер Сократ.
В лавку вошла тринадцатилетняя девочка, и Фред отшвырнул газету. Лайла Бантлайн — высоченная, угловатая, с лошадиным лицом — была дочерью ближайшей подруги жены Фреда. Под ее на редкость красивыми зелеными глазами темнели большие круги. Лицо было пестрым от солнечных ожогов, загара, веснушек в пятен розовой молодой кожи. Лайла считалась умелой и ловкой яхтсменкой, надеждой Писконтитского яхт-клуба.
Она взглянула на Фреда с жалостью, потому что он был беден, потому что он был толст и скучен, потому что жена ему досталась нехорошая. И прошла широким шагом к журнальным и книжным полкам, скрылась там из виду, усевшись на цементный пол.
Фред снова поднял «Любознательного», углубился в объявления о продаже всякого рода похабщины. Дыхание у него оставалось ровным. Бедняга Фред относился к «Любознательному» и ко всему, что за ним стояло, со школярским восторгом. Но самому играть в эти игры, отзываться на объявления у Фреда не хватало духа. Тайные страсти Фреда были мелкими и робкими, что, впрочем, было вполне естественно для сына самоубийцы.
Тут в лавку ввалился здоровенный мужчина и сразу оказался под боком у Фреда, не успевшего даже отбросить газету.
— Ну что, страховщик-горемыка, распутная твоя душа! — сказал вновь пришедший
Это был Гарри Пена, рыбак-профессионал, он же начальник добровольной пожарной дружины Писконтита. Гарри держал в море две ловушки для рыб — лабиринты из кольев и сетей. При таком способе ловли делался хладнокровный расчет на то, что рыба — дура. Каждая ловушка состояла из длинной загородки, поставленной прямо в море и упиравшейся одним концом в сушу, другим в круглый загон из шестов и сетей. Рыба, пытаясь обойти загородку, попадала в загон. С перепугу она начинала кружить взад-вперед, взад-вперед, и тут подоспевали в лодке Гарри с двумя сыновьями-великанами, все трое вооруженные баграми и деревянными молотками. Они закрывали вход в загон, подтягивали со дна сеть и принимались бить, крошить и молотить.
Гарри был пожилой и кривоногий, но его голову и плечи мог бы взять за образец для своего Моисея сам Микеланджело. Гарри не всегда рыбачил. И он был когда-то страховщиком-горемыкой в Питтсфилде, штат Массачусетс. Там он однажды вечером вычистил свой ковер четыреххлористым углеродом и чуть не умер. Когда он стал поправляться, доктор объявил ему:
— Гарри, либо ты будешь работать на открытом воздухе, либо умрешь.
Так Гарри пошел по стопам своего отца — стал ловить рыбу ставным неводом.
Гарри обвил рукой жирные плечи Фреда. Он мог позволить себе такой жест — ведь он был одним из немногих в Писконтите мужчин, чьи мужские качества не подлежали сомнению.
— Эх ты, страховщик-горемыка! — сказал он. — И чего ты пропадаешь в страховщиках? Займись чем-нибудь красивым.
Он уселся, заказал черный кофе и сигару с золотым обрезом.
— Видишь ли, Гарри, — сказал Фред, чопорно поджимая губы, — возможно, мой взгляд на страховку несколько отличается от твоего.
— Дерьмо, — благодушно сказал Гарри. Он взял у Фреда газету, задумался над кричащим с первой страницы призывом Рэнди Геральд. — Ей-богу, — сказал он, — коснись меня, так она согласилась бы как миленькая на любого ребенка, какой получится. А уж когда этим заняться, решал бы я.
— Серьезно, Гарри, — гнул свое Фред. — Мне нравится страховать. Мне нравится помогать людям.
Гарри, по-видимому, его не слышал. Он хмуро смотрел на снимок французской девицы в бикини.
Фред, сознавая, что Гарри считает его бесцветной, бесполой личностью, попытался доказать обратное. Он заговорщически, как мужчина мужчину, подтолкнул Гарри в бок:
— Нравится, Гарри?
— Что нравится?
— Да эта девочка.
— Это не девочка. Это бумага.
— А по-моему, так недурная девочка. — Фред Розуотер подмигнул.
— Эх, и легко же тебя обдурить! — сказал Гарри. — Это только бумага и краска. А самой девочки здесь и в помине нет. Она за тысячу миль отсюда и знать не знает про нас с тобой. Да будь эта красуля настоящей, так и я мог бы запросто зарабатывать деньги: сидел бы себе дома да вырезал из бумаги рыб покрупнее.