Да будем мы прощены
Шрифт:
Она молчит пару секунд, потом продолжает:
– Перевод в подчинение администрации архивов и записей США навел нас на мысль о реорганизации. Перехожу прямо к делу: мы нашли в ящиках материалы, которые содержались отдельно.
– Какого рода материалы?
– По моим ощущениям, они были для отца довольно личными. Бумаги, с которыми никто из нас не был знаком, неизвестные прежде документы. В общем, я хочу сказать, что мы открыли нечто…
– Правда? – спрашиваю я, удивленный. – А что именно?
Она молчит. И линия молчит, почти мертвая.
– Я
– Рукописные материалы, о которых мы не знали, – говорит она сдавленно.
– Дневники?
– Может быть. Или нечто иное.
– Любовные письма?
Она молчит.
– Мемуары?
Снова молчание, и наконец она отвечает:
– Рассказы.
– Вроде тех, что в «Нью-Йоркере» печатаются?
– Мрачнее.
– Невероятно, – говорю я.
– В поисках человека, который мог бы работать с этими материалами, мы хотели выйти за привычный круг, за рамки обычных кандидатов, известных ученых, чье отношение к моему отцу несколько предвзято, и Черил подумала, что это может заинтересовать вас.
Я проглатываю реплику: «Кто такая Черил?» – успеваю поймать себя за язык, хотя и кашляю.
– Я заинтересован, – говорю я. – Очень заинтересован. Вы знали, что ваш отец пишет художественную прозу?
– Никто не знал, – говорит она. – Я бы хотела, чтобы вы взглянули, а после этого, наверное, продолжим разговор. Где вы сейчас?
– На кухне, – отвечаю я.
Она ждет.
– В Уэстчестере.
– Мы с Дэвидом живем возле Филадельфии. Я могу предоставить вам эти материалы в офисе юриста на Манхэттене.
– Вполне устроит. У меня занятия по понедельникам и средам, а в эту пятницу назначена встреча, но в любое другое время я доступен.
– Я подумаю, как это организовать, и перезвоню вам.
– Жду с нетерпением.
Трубку я вешаю в состоянии такого подъема, как будто мне дали ключи от царства. Бросаю Тесси «Милк боунз» и рассыпаю по полу кошкино угощение. Открываю холодильник – пустой, с кислой вонью – и напоминаю себе, что надо пойти в магазин купить еды и чего-нибудь для мытья холодильника.
Я чувствую, что многим обязан Черил и начинаю думать, как ее отблагодарить. Так прямо цветы посылать нельзя. Может, коробку бифштексов? Что можно послать такого, что останется в тайне? Я могу послать в Нейтвиль съестные припасы. «От вашего имени отправлено сто – ладно, двести, – банок витаминизированного арахисового масла голодающим детям в Нейтвиль, Южная Африка». Или купить ей сертификаты спа – женщины любят, когда им скребут ноги, и чтобы не на фоне футбольного матча.
Тем временем я иду в хозяйственный магазин, надеясь, что снова случайно встречу женщину, которая искала батарейки, и куплю в дом новый автоответчик.
– Люблю ваш магазин. В нем есть все, что тебе нужно, и даже то, что ты не знал, что тебе нужно, – говорю я старику за кассой.
Он смотрит на меня с недоумением.
Старый автоответчик я прячу в шкаф Джейн и устанавливаю новый.
К вечеру звонит телефон, я жду, чтобы ответчик снял трубку, – для проверки. Это Эшли, вся в слезах:
– Это мой дом? Я не туда попала? Мне мама нужна!
– Что случилось? – беру я трубку. Автоответчик отключается.
– Просто мне нужна мама.
– Расскажи, что случилось.
– Мне мама нужна.
Она шмыгает носом.
– Я понимаю, но ее сейчас нет, – говорю я как можно тактичнее. – Что случилось?
– У меня… изменения. И мне нужен мамин совет.
– Изменения?
– Ну, я стала взрослая.
– У тебя месячные? – Она шмыгает носом и ничего не говорит. Я спрашиваю: – А есть в школе кто-нибудь, с кем можно говорить? Медсестра, скажем?
– Я пробовала. Она мне выдала целую лекцию по биологии, прокладки и «тампаксы», а потом сказала, что, если я религиозная, мне это нужно обсудить со своим духовным наставником, а только потом использовать. А после она говорит: «Вообще-то это не важно, пользуйся так, как тебе удобнее». Я ничего не поняла.
– А как поступают твои подруги?
– Они с мамами говорят или со старшими сестрами. – Эшли всхлипывает. – А я ничего про все это не знаю. Мне только когда-то мама рассказывала, что, когда она была школьницей, ей школьная сестра выдала большой санитарный пакет. Как пеленка, говорила мама, и она засунула его между ног и пошла по коридору, и была уверена, что все знают, что у нее месячные. Она так смущалась, просила отпустить ее с физкультуры, взяла ножницы, пошла в туалет и там разрезала пакет на четыре куска, а их клейкой лентой прилепила к трусам.
– Твоя мама всегда опережала свое время, – говорю я. Не то чтобы эта история меня взволновала, но я всегда рад поговорить о Джейн.
– Я попробовала «тампакс», – снова разражается слезами Эшли. – И я его не в ту дырку сунула.
Я пытаюсь представить, о чем она, и ничего не могу сказать.
– Ты знаешь, что там две дырки?
– Вообще-то да. И я сунула не в ту.
– Откуда ты знаешь?
– Ну, ощущение, что неправильно.
– Ты вложила его в попу?
Я не знаю, как сказать. «Снизу» – так и то, и другое «снизу». А «задница» или еще какое-нибудь слово – слишком грубо в разговоре с одиннадцатилетней девочкой.
– Ага. И это здорово больно. Очень трудно было там нащупать, что где, и первая казалась слишком маленькой, ну, я и надавила.
– Там есть веревочка?
Я вот откуда знаю: когда-то добивался секса с одной девушкой, а она сказала, что у нее месячные, а я сказал, что это не важно. Но я заткнута, сказала она, и тут я не понял. Потяни за веревочку, сказала она, я и потянул. Вылетел ком окровавленной ваты, и я, думая, что бросаю его на пол, дернул рукой слишком сильно, а он полетел, хлопнулся о стену и сполз к плинтусу, оставив кровавый след.