Далекие журавли

Жакмьен Рудольф

— Вчера и я так полагал.

Ну что ж, если тебе так нравится, подумал он, давай вести словесную игру.

— Значит, со вчерашнего дня произошли большие перемены?

А в самом деле, что же существенное изменилось со вчерашнего вечера?

Вчера он долго не мог уснуть. Такое с ним бывало и раньше после кино, если фильм взволновал его. Но теперь это было нечто совершенно иное, что же касается фильма, то он не мог бы даже рассказать его содержание. На протяжении всего сеанса он держал ее руку, он уже не помнил, как это случилось, что ее рука оказалась в его руке, он пожимал ее с нежностью и гладил другой рукой, склонял свою голову к ее голове и она склонялась ему навстречу, а когда он заметил, как легкий порыв

ветерка — кино было на открытом воздухе — заставил ее поежиться, обнял за плечи и слегка прижал к себе, и она не противилась. И эта старая игра всех влюбленных, в которую, разве с незначительными изменениями, играют, наверное, с самого изобретения кинематографа, — он впервые играл с полной отдачей, — заполнила все его существо на все время сеанса, так что фильму он едва ли мог уделить внимание. После, когда он провожал ее до санатория и они некоторое время побродили по скудно освещенному парку и когда она наконец объявила, что ей пора уходить, а он пытался еще немного удержать ее, она сказала каким-то непонятным тоном: «Малым деткам спать пора». В этой фразе проскальзывала какая-то снисходительная интонация, и было ясно, что не себя, а именно его имела она в виду, говоря о малых детках, и он не мог отделаться от впечатления, что в чем-то не оправдал ее надежд, что-то сделал не так, он даже догадывался, что именно. Наверное, надо было поцеловать ее. Но он не мог побороть свою робость и поцеловать ее, ему казалось, что они еще недостаточно знают друг друга, что время еще не пришло для этого. Он долго не мог уснуть и все думал о ней, пытался представить себе дальнейшее, но все было так неопределенно, ему хотелось верить, что пришла его большая любовь, но что-то в нем еще сопротивлялось этому предположению. В конце концов он погрузился в какую-то сладостную дрему. А утром встал свежим и полным ожиданий, потому что на вечер было назначено свидание с ней, и этот вечер должен был все решить, в этот вечер он обязательно ее поцелует и заговорит с ней о своей любви.

Но вот после завтрака бумерангом явился Ай-Петри.

— Ах, в жизни все меняется. Изменения происходят непрерывно. В течение семи лет полностью обновляются все клетки человеческого тела. Это приблизительно две тысячи пятьсот дней. Значит, каждый день мы обновляемся на одну двухсполовиной тысячную.

— Ужас как умно. Но для меня чересчур научно.

— Пойдем купаться.

— Нет, мне так приятно, так тепло. Полежим еще немного.

Это «полежим» пронзило его, словно сладкой стрелой. Она говорит о них во множественном числе, как о некоем единстве. Его тело напряглось в каком-то доселе не изведанном чувстве восторга, наполнилось новыми силами, грудная клетка расширилась, легкие до отказа наполнились пряным, пропитанным морскими испарениями воздухом. При выдохе он сложил губы трубочкой и направил воздушную струю на ее тонкую шею, где скопились крошечные бисеринки пота.

— Ах, как славно, — сказала она, не шевелясь, не открывая глаз под круглыми темными стеклами очков, — Подуй еще раз.

Он снова глубоко вздохнул, сложил губы трубочкой и направил тонкую струю воздуха во впадинку между подбородком и шеей, где под тонкой, выделяющейся меньшим загаром кожей чуть заметно билась в равномерном ритме маленькая жилка. Затем осторожно и нежно подул в ухо, в губы, и всему этому она не противилась, и тогда он не удержался и провел тыльной стороной ладони по ее плечу, шее и щеке, но тут она стала защищаться, отвела его ладонь движением предплечья, однако движением не резким, скорее замедленным, очень мягким, в нем, пожалуй, заключалось не столько обороны, сколько приглашения к продолжению игры. Но ему эта игра стала вдруг невыносимой, он вскочил и, не приглашая ее, без единого слова бросился в морские волны.

Он плыл быстро, разглядывая сквозь кристально чистую голубоватую толщу воды, как сквозь увеличительное стекло, донные водоросли

и камни, затем нырнул в кусаче холодную глубину и снова поплыл. Время от времени оглядывался назад, пляж выглядел как коллекционный ящик для насекомых — серая наклонная доска с наколотыми на ней пестрыми бабочками и жуками. Он не сразу смог найти ее, а когда все же узнал желтый купальный костюм, обрадовался и, набрав в грудь побольше воздуха, изо всех сил поплыл назад.

Выходя на берег, он сложил ладони лодочкой и зачерпнул воды: осторожно приближался к ней, радуясь придуманному озорству. Но она была настороже: не успел он привести в исполнение задуманное злодейство, как она вскочила на ноги, выбила из его ладоней воду, да так, что брызги полетели на него самого, и со смехом побежала в море.

Он догнал ее, схватил за руку, она вырвалась, бросилась в воду, поплыла, он тоже поплыл рядом с ней. Море было спокойным, лишь медленный тихий прибой чуть заметно покачивал сверкающую водную поверхность.

Потом они снова лежали рядом и говорили о пустяках. Время бежало с невероятной быстротой, а он все откладывал и откладывал сообщение, с которым, собственно, и пришел. И лишь когда надо было уже идти на обед, каждому в свою столовую, он наконец заговорил с внутренней неохотой и с плохо скрытым замешательством:

— Да, знаешь, насчет сегодняшнего вечера… Дело в том, что у нас в доме отдыха сегодня массовое мероприятие. Принято решение двинуться в поход на Ай-Петри. Так что…

— Так что мне придется в этот вечер обойтись без тебя? Это ты хотел сказать?

— А может быть, и ты пойдешь с нами?

— Куда? На Ай-Петри?

— Ага. Мы хотим с его вершины посмотреть на восход солнца.

— Нет уж. Лучше без меня. Я приехала сюда отдыхать, а не карабкаться по горам.

В ее голосе, пожалуй, не слышалось раздражения, но от его внимания не ускользнуло, что движения ее, когда она надевала через голову платье, были несколько порывистыми. «Сердится, — подумал он. — Значит, я ей не безразличен».

2

В пять часов Мартин появился перед входом в столовую. Только одна пожилая — в его представлении — дама, наверное, какая-нибудь доцентка, в синих тренировочных брюках и черном пуловере, с полупустым рюкзаком за плечами, стояла неподалеку. Она была черноволосая, худощавая, с длинным с горбинкой носом и черным пушком усов. Он поздоровался кивком головы и прислонился к столбу, досадуя на себя за свою преувеличенную точность. Ему было известно еще со школьной скамьи, что массовые мероприятия вроде этого никогда не начинаются вовремя, но такая уж у него была привычка — приходить на любую встречу за несколько минут до назначенного часа.

Прошло десять минут, однако никто больше не показывался. Он всматривался в даль зеленых аллей, но никого нигде не было видно. Издали, оттуда, где располагались спортивные площадки, доносились глухие удары мяча. Дама взглянула на часы:

— Уже десять минут шестого. Очевидно, поход отменяется. Я слышала разговор, что проводник якобы отказался, потому что ему не дали столько, сколько он запрашивал.

— Что вы говорите?

— Правда, был такой разговор. Но я не уверена…

— Почему же не вывесили объявление?

— Но ведь все было полуофициально, договаривались так, между собой. Администрация с самого начала ничего слышать не хотела об этой экскурсии. Что же нам теперь делать?

— Затруднительное положение.

— Было бы, наверное, слишком рискованно, если бы мы двое… — начала дама нерешительно.

— Нет, нет, конечно, это невозможно, — поторопился он, ибо нерешительность дамы показалась ему подозрительной.

— Ну, тогда ничего не поделаешь, возвратимся на свои орбиты. До свидания, молодой человек, может быть, как-нибудь в другой раз, — и дама удалилась с загадочной улыбкой.