Далекие журавли
Шрифт:
Он увидел, как полукруг все больше и больше приобретал сходство с кругом, урезанным снизу, как этот круг сделался почти полным и наконец совершенно полным — и тут наступило великое мгновение. Солнечный диск вырвался из-за прикрывавшей, как бы удерживающей его водной массы, которая, казалось, неохотно отпускала его от себя. На какой-то миг жидкий горизонт взгорбился, водная масса прицепилась к ускользающему раскаленному диску, словно бы солнце потащило за собой маленькую водяную гору. Но вдруг непрочная связь оборвалась, водяная гора, обессилев, отделилась от удаляющегося светила, плюхнулась обратно в море, расплылась по водной поверхности, ничего не вышло из ее попытки прицепиться к солнцу,
Мартин потрясенный стоял на вершине и все никак не мог оторваться от зрелища, даже когда солнце уже без помех продолжало свое шествие по небу. Но при всем своем оцепенении он не мог расстаться с каким-то смутным ощущением, что ему чего-то не хватает. Он поневоле задумался и сразу же нашел ответ: ему не хватает кого-то рядом с ним! То, что он был здесь совершенно один, в одиночестве наслаждался этой роскошной картиной, умаляло и приглушало его радость. Ах, если бы сейчас рядом с ним была какая-то родственная душа, чтобы разделить этот восторг, чтобы поделиться чувствами, чтобы сказать друг другу проникновенные слова восхищения природной благодатью. Например — Флора…
Но с ним не было никого, никто не горел настолько сильным желанием приобщиться к таинствам природы, чтобы не посчитаться с тяготами пути. Ну что ж, нет так нет. Он свое дело сделал, план свой осуществил и щедро за это вознагражден.
Охваченный неудержимым чувством радости, Мартин вскинул руки вверх и крикнул во весь голос, обращаясь к солнцу:
— Эй, солнце! Я тебя вижу! А ты меня?!
5
К завтраку он опоздал, лишь немногие еще сидели за столами, но добродушная полная официантка не стала его корить, принесла усиленные порции гуляша с макаронами и овсяной каши, он улыбнулся ей благодарно, и она ответила на его улыбку понимающим кивком головы: ах, молодость!
Своих товарищей он встретил в вестибюле жилого корпуса, они, как обычно, собирались отправиться на пляж.
— Ну, ты силен, — первым отозвался на его приветствие пепельный блондин Феликс из Тарту, — Мы всю ночь глаз не сомкнули, переживали за тебя.
— Что ты говоришь?
Он был еще доверчив, как дитя, и часто принимал розыгрыш за чистую монету.
— А где ты, собственно, провел эту ночь? — подмигнул черноволосый Юра из Харькова.
— На Ай-Петри, разумеется, — ответил Мартин с веселой гордостью, которая не покидала его все это утро. — Ах, ребята, какая это была ночь!
— С кем же, мальчик? — снова подмигнул Юрий.
— Иден, ты, видно, не в своем уме, — сказал Феликс — Или ты в самом деле думаешь, что мы поверим твоим сказкам.
— Никакие это не сказки, могу дать полный отчет, если вам угодно.
И он начал рассказывать. Он описал тропинку в Кореизе, с которой начинался подъем, пожилую женщину с ее мешком семечек, бьющий горный источник и сосновый лес, невидимых лающих собак и воображаемых разбойников, лунный свет и косые тени от сосен, темный силуэт короны Ай-Петри и пугающие шорохи в кустах. Только для картины самого восхода солнца он не нашел подходящих слов. Собственно, он их даже и не искал. Он не мог так легко отдать это свое переживание на всеобщий суд, что-то слишком интимное заключалось в нем для него, что хотелось сохранить для одного себя. Но чтобы оставаться честным до конца и ничего не утаить от товарищей, он сказал:
— А восход солнца — это, ребята, вещь! Но это должен пережить каждый сам для себя. Потрясающе, даю вам слово.
Хотя усталость довольно сильно давала себя знать, ему не
— А как вы провели вчерашний вечер? — спросил Мартин, шагая рядом с товарищами, спросил от щедрости душевной, чтобы и другим предоставить возможность самовыражения, потому что сознавал себя победителем и как всякий победитель был великодушен.
— Ничего особенного, немного потанцевали, немного поскучали и получили свой кефир с бромом перед отходом ко сну, — ответил Феликс. — Ты спроси лучше Юру, у него, наверное, найдется побольше чего рассказать.
— Да уж на этот счет не беспокойтесь, — подтвердил брюнет Юра и устало потянулся. — Ах, амигос, какая бабочка вчера порхала вокруг меня. Стройная блондинка недюжинной интеллигентности. А как целуется! Да еще и имя-то какое — чистая поэзия! Флора — слыхали вы когда-нибудь такое имя?
Он по-прежнему шел рядом с товарищами и держался так, словно ничего не произошло. Он даже отвечал на их вопросы, хотя порой совсем и невпопад. На последнем перекрестке улиц перед входом на территорию пляжа он наконец остановился.
— Ребята, я кое-что забыл. Мне надо сбегать домой, идите без меня, я приду потом. — Он повернул обратно и пошел вверх по улице.
Впервые в своей жизни, которая вовсе не была для него короткой, а была всей до сей минуты прожитой жизнью, он почувствовал, что его предали. Совершенно новой была для него горечь этого чувства, мучительной, почти невыносимой.
Но вскоре это чувство сменилось гневным недовольством самим собой. Эх ты, одинокий герой, рыцарь печального образа! Чего ты достиг тем, что доказал свою смелость в безлюдной пустыне у вершины Ай-Петри? Лучше бы ты доказывал ее здесь, среди людей, и притом совсем другим способом. Остался бы здесь, как все нормальные люди, пошла бы тогда Флора с тобой в этот вечер, и целовала бы тебя, и ты был бы счастлив. А теперь ты никогда больше не сможешь заставить себя приблизиться к этой девушке. Она целовала другого, в первый же вечер после твоего ухода. А почему, собственно, ей не поцеловаться с другим? Что связывало ее с тобой? Поистине маловато, чтобы требовать верности до гробовой доски.
Да, все так. И тем не менее он знал, что эта девушка для него больше не существовала. Быть может, он еще встретит ее случайно где-нибудь на пляже, или в парке, или в кино. Он поклонится ей, может быть, даже обменяется с ней несколькими ничего не значащими словами. Но занять какое-то место в его жизни она уже никогда не сможет, это он твердо знал, хотя и не смог бы дать этому всестороннего обоснования.
Придя в свою комнату, Мартин постелил постель. Медленно разделся. Он почувствовал вдруг себя смертельно усталым. Голова гудела. Усталость снижала остроту восприятия, и все же он чувствовал себя глубоко несчастным. Лишь время от времени короткими, как молния, вспышками пронизывало его воспоминание рассвета на Ай-Петри, он видел встающее из-за моря солнце и недолговечную водяную гору, которую оно потянуло за собой. Потом им снова овладевало отчаяние невосполнимой потери.