Далекие журавли
Шрифт:
— Глупенький ты мой, мама это из письма узнает.
— И пусть мама не беспокоится о нас, сельский Совет подарил нам новые галоши. — Зухра с гордостью показала на свои ноги.
— Я обязательно все-все ей передам! — Степан Климентьевич на прощание обнял детей и ушел.
— Мама, а когда мы получим письмо от папы? Может быть, у него уже много орденов, ты ведь сама говорила, что он сильный и смелый?..
— Ах, доченька, я сама хотела бы знать, где сейчас наш папа и как у него дела… — вырвалось у Софьи.
Зухра обняла Ирму и повторила ей слова, которые Софья Эдуардовна часто говорила
— Твой папа скоро вас найдет. Он ведь не знает, что вы сейчас живете в этой деревне.
Она взяла малышку за руку, окликнула брата, и они начали играть, во дворе зазвенели их беззаботные голоса.
Софья вошла в дом. У нее была еще уйма дел: все-таки заботиться о трех ребятишках было нелегко, да и к завтрашним занятиям нужно тщательно подготовиться. Софья взяла книгу и… унеслась далеко-далеко от этого отмытого добела деревянного стола. Глубокая тоска по Эриху пронзила каждую клеточку ее тела. Тяжелая от воспоминаний голова склонилась на маленькие, огрубевшие руки.
Софье было восемь лет, когда умерла ее мать. Она осталась в детской памяти больной женщиной, которая лежала в кровати на высоких подушках. Большие грустные глаза матери следили за каждым шагом Софьи по комнате. Иногда она подзывала дочку к постели, перебирала ее волосы, притягивала к себе горячими руками и целовала, целовала…
Софью пугали эти взрывы чувств, и только позже, когда мать умерла, она с грустью вспоминала минуты близости с ней. Может быть, потому, что в ее жизни было все, кроме материнской любви и нежности. Отец вскоре женился, целиком и полностью предоставив воспитание дочери своей бездетной, одинокой сестре. Та, может быть, по-своему и любила Софью, но смотрела на нее не как на ребенка, а как на неудачный опыт бесталанного художника. Тетка строго следила за тем, как Софья училась, и настояла, чтобы она стала учителем, как и отец.
В педагогическом техникуме Софья познакомилась с Эрихом.
Высокорослый, еще похожий на мальчишку, он был серьезнее и уравновешеннее многих ребят в группе. «Самовлюбленный» — так называли его девушки. Некоторые откровенно приставали к нему, но он будто не замечал их красноречивых взглядов. Софья не писала ему любовных записок, зато обменивалась с ним книгами, она много читала и старалась не отставать от Эриха в учебе. Никогда не забудет она тот вечер, когда по пути в общежитие он вдруг остановился, нежно погладил ладонью ее по щеке и серьезно посмотрел в глаза:
— Ты всегда должна любить меня, я не могу без тебя…
После окончания техникума супругов послали в большое село, где они — молодые талантливые учителя — начали преподавать математику в средней школе. Только сейчас, после прожитых в одиночестве четырех военных лет, Софья поняла, как счастливы они были тогда. За несколько месяцев до начала войны Эриха призвали в армию. Она была беременна, и он с ободряющей улыбкой говорил, что будет отлично служить, чтобы не стыдно было, по возвращении домой, познакомиться с дочуркой. Эрих мечтал о дочери. Двадцатого июня она получила последнее письмо от него: «У меня все в порядке, я здоров, а как чувствуешь себя ты, любимая?..»
Война забросила Софью в эту маленькую деревню, где она познакомилась с тетей Халимат, которая
Софья тяжело вздохнула. В этот момент детские ручонки обвили ее шею. Ирма забралась к ней на колени.
— Мамулечка, а мы уже пришли. Солнце стало совсем холодное.
Вот как долго засиделась она за столом! Софья поцеловала дочку.
— Ох вы, мои милые… Я совсем забылась… Азрет, Зухра! Садитесь за уроки. А Ирма будет тихонько играть со своей куклой.
Она вручила дочери сшитую из тряпок и набитую опилками куклу, а сама вышла на улицу, набрала кизяка и соломы, чтобы растопить печку и сварить немного картофеля. Руки ее занимались привычной работой, а мысленно она все еще была с мужем. «Где ты? Почему не ищешь меня так, как я тебя? Знаешь ли ты, сколько писем я тебе написала, любимый? Но почти все они вернулись назад, потому что не смогли тебя найти. А некоторые письма, видно, затерялись…»
Когда на следующий вечер они садились за свой скудный ужин, под окном послышались торопливые шаги. Дверь открылась и… Азрет и Зухра тут же кинулись навстречу матери, которая, плача от радости, начала обнимать то их, то Ирму. Софья расцеловала тетю Халимат, участливо посмотрела на ее заметно похудевшее лицо.
— Теперь все к столу!
Но тетя Халимат все ласкала и обнимала детей. Глаза ее светились радостью, из-под платка выбились седые волосы. Софья знала, что тетя Халимат поздно вышла замуж. «Потому что я была некрасивая, — так разъяснила она однажды. — Мой Ибрагим тоже не очень красивый, но хороший человек». Сейчас тетя Халимат была олицетворением материнской любви и в тусклом свете лампы казалась почти прекрасной.
— Как вы себя чувствуете? — спросила наконец Софья.
— О, я совсем здорова и снова могу работать. А еду, которую ты мне прислала, я привезла назад. Когда мне сказали, что отпустят домой, я больше ни единой крошки не могла съесть…
Она развязала узелок и выложила на стол картошку в мундире и несколько засохших кукурузных лепешек. Ирма проворно схватила одну из них:
— Апа, можно мне ее съесть?
— Конечно, можно, детка!
Ирма всех пожилых женщин называла так, как привыкла обращаться к своей любимой тетушке Нургиссе — апа!
Когда наконец все сели за стол и принялись за горячий чай, тетя Халимат спросила:
— Никаких известий?
Софья только отрицательно покачала головой и опустила глаза.
В один из первых апрельских дней почтальон Айгуль принесла письмо, в котором командир роты сообщал, что ефрейтор Ибрагим Алиев пал смертью храбрых. Когда Софья пришла из школы, тетя Халимат, рыдая и что-то выкрикивая, упала ей на руки…
Шло время. После победы над гитлеровской Германией вернулись уже многие бойцы. Всякий раз, когда Софья видела шагающего вдоль деревенской улицы солдата с вещевым мешком за плечами, сердце ее начинало гулко стучать, а в глазах загоралась надежда.