Далекие журавли
Шрифт:
Старик так огорчен… Видимо, относительно меня все уже действительно решено, меня просто хотят выставить. Ну и черт с ними, слесари везде требуются! Но к чему тогда это собрание? Ах да, сначала немного повоспитать… Гернер предоставляет слово Галине. Эта… со своими небесно-голубыми глазами… знает все и ничего. Как в сказке.
— Я даже не понимаю, как такое могло произойти в нашем коллективе. Ведь Александр комсомолец! Возможно, он не понимает, что от внедрения его новшества зависит выполнение плана? Мне кажется, он тогда думал о чем-то другом, потому и спустил удила… А Эвальду, конечно, не мешало бы побольше чувства ответственности! Мы им обоим должны уделить особое внимание. Это наш долг. Я все сказала!
Ах, умница-разумница,
Возьму ребенка на руки
И понесу гулять…
— Что за чушь ты говоришь! Александр и Эвальд не грудные младенцы, а мы не няньки. Речь здесь идет о другом чувстве долга… о чувстве ответственности, которого нет у обоих… Особенно у Эвальда. У него руки отдельно от мозга работают!
— Пожалуйста, без оскорблений!
— Ладно, не буду… Спокойно, Эвальд! Не волнуйся. Это правда, которую ты наконец-то должен проглотить. Ты всегда тянешься за длинным рублем. Ведь говорил тебе Саша, что пресс не выдержит, если нагрузка резко возрастет. Он три дня сам испытывал его. Ты все это прекрасно знал!.. Подумать только, сколько времени мы теряем из-за таких работников! Я, например, вполне понимаю ярость Руманна. Ведь прессы… наша собственность, их создавали руки рабочих! А приходит такой Рожинский… И маленький камень опрокидывает большую карету — говорит пословица.
Это Сережа-беленький… Потому что в цехе есть еще один Сергей. Совсем не думал, что он может быть таким энергичным оратором. Но и моя вина тоже…
— Мне кажется, что Сергей судит слишком строго. Эвальд всего два года работает у нас. Хотя, конечно, за это время он мог бы научиться и большему. Я не знаю, думал ли он о длинном рубле, когда стоял за прессом, но его чувство ответственности было далеко не на должном уровне. Это ясно. Однако я не понимаю Александра! Как он мог позволить себе такое? Непостижимо! Так может поступить только эгоист. Руманн и поступил как эгоист: товарищи по работе, общее задание — ему на все было наплевать. Такие горе-специалисты приносят больше вреда, чем пользы.
Это уже Гернер… Возможно, ты и прав, мой дорогой секретарь… Но иначе я не мог. Когда я увидел изувеченный пресс, у меня было огромное желание… дать в морду этому халтурщику. Так он меня взбесил… Ох…
— Мне кажется, во всем виноват я. Пресс поломался… Тут подошел Александр и… и сказал: «У плохого мастера и пила такова». Тогда я… я ему сказал: «Такие, как ты, всегда выдумывают какие-нибудь штуки, чтобы заработать премию». И тут Александр взбесился… Я понимаю… глупые слова… Я очень сожалею об этом… я обещаю быть внимательнее на работе.
Никогда не думал, что Эвальд может мучиться угрызениями совести. Ты просто молодчина, Эвальд!
— Я бы хотела поговорить сегодня с Сашей откровенно, на «ты». У меня на это никогда не хватало смелости, но сегодня… Он всегда такой резкий, суровый, прямо неприступный! Попытайся-ка у него спросить совета… Я, например, на такое не отваживалась. Я знаю ржа ест железо, а печаль — сердце… Но мне кажется, что любое горе легче переносить с друзьями. Саша, тебе нужно немного… измениться, немного больше доверять нам. Ты понимаешь в технике больше, чем многие из нас, и можешь нам помочь. Ведь мы, в сущности, не тупоголовые болваны. Мне кажется, Эвальд и я тоже… раньше, еще в школе, никогда не думали, что здесь будет так сложно. Я думала, что быть рабочей проще простого… Но здесь убедилась в обратном. Все говорят, что я совсем неплохая сварщица, но я убеждена: можно работать намного лучше. Саша в этом прав.
Ах, Пенкина, Пеночка… Добрый ты человек… Наверное, я женился бы на тебе, если бы не Регина… Неужели я действительно так невыносим? Но почему? Может быть, я неудачник с детства? Отец… пьяница! Мать слабохарактерная, мягкосердечная. Отец был так жесток с нею. Я никогда не хотел
— … ни в коей мере не хочу защищать Руманна. Это был чистый эгоизм с его стороны, и я уже довел это до его сведения. Но и отношение Эвальда к работе мне не понятно. Норму он выполняет и перевыполняет. Однако если приглядеться внимательнее, станет ясно: это ему удается лишь потому, что все условия для него создают другие. Но Рожинский и сам должен научиться хотя бы элементарному в слесарном деле. А то он думает: ничего, сломается станок — ребята наладят… И еще: мне не нравится во всей этой истории поведение инженера Зайцева. Инженер должен поддерживать молодых рационализаторов, а не злорадно потирать руки, когда у них что-нибудь не ладится.
Надо что-то сказать… Да, что-то сказать… Хотя язык словно окаменел… И голова болит… Тишина… Однако надо…
— Я наломал дров… Это было подло с моей стороны… Такое никогда не повторится…
Надо было бы излить все, что наболело на сердце… Но не смог. Так плохо, как сегодня, мне еще никогда не было… Слишком уж болит голова… Снова Петр Иванович.
— Я очень внимательно выслушал вас всех и подумал: такой разговор у нас должен был бы состояться давно. Мы обсуждали сегодня случай с Руманном и Рожинским, и при этом выяснилось, что он есть прямое следствие сложившегося у нас положения дел. Может быть, это прозвучит странно, но я считаю, что они оба должны учиться, не только один Рожинский. Я как-то разговаривал с Александром, и он сказал мне: «Я предпочитаю иметь дело с машинами. Инженер, тот прежде всего руководитель, он занимается больше людьми!» Я тогда даже не нашелся, что ему ответить. Но, возможно, сегодня он и сам понял: каждый рабочий, особенно слесарь по оборудованию, тоже должен думать и уметь работать с товарищами. Именно этому тебе и следует поучиться, Саша: ладить с людьми. Это тоже нелегкая наука. А Рожинский… Он относится к тем, кто уже в школе довольствуется маленькой «троечкой». Нет, друзья, теперь времена другие! Техника становится все сложнее. И рабочие тоже должны иметь образование, и хорошее образование! Это так. У меня есть одна идея… Как вы смотрите на то, если мы организуем у нас школу прогрессивных методов труда?
Какой мудрый старик!.. Как все обрадовались его предложению. А я всегда думал, что подобное никого не интересует. Черт, голова просто раскалывается.
Что? Я — староста? Нет, я же абсолютно не способен к общественной работе… А в этом деле нужно быть… из сахарной пудры! Ну да ничего, если старик будет техническим руководителем, то, может быть, и я сумею справиться. Думал сегодня, что меня хотят вышвырнуть. А они меня еще и выбирают старостой. Я действительно похож иногда на тупую скотину…
— Подожди меня, — сказал после собрания Ленька. — Я поеду с тобой, только переоденусь.
— Нет, — ответил он. — Я поеду один. Мне нужно побыть одному.
У него и вправду было огромное желание остаться одному. Трамвай… так много народа… домов… деревьев… И шум. Он врывается в уши, вонзается в мозг, словно острый нож!..
И вот он снова лежит в этой комнате… И х комнате. Один!.. На стене размеренно тикают часы. Единственный подарок родственников Регины к свадьбе. «Пережиток прошлого», — говорила она обычно, когда кто-нибудь с удивлением обращал внимание на мелодичные удары старинных часов, потому что все остальное в этой комнате было современным: удобные мягкие кресла, изящный светильник… И шелковые занавески. Регина сама выбирала материал для них и сама их пошила. Он любил смотреть на нее, когда она шила, напевая при этом какую-нибудь песню…