Далекие журавли

Жакмьен Рудольф

Врачи говорят, что любую болезнь человека можно предупредить. Так же и с машинами. Они лишь тогда работают безупречно, когда за ними обеспечен хороший уход. Однажды он предложил составить для слесарей особое расписание рабочего дня.

— Мы должны начинать работу на час раньше, и обеденный перерыв, естественно, должен быть у нас не в одно время со всеми, — доказывал он.

— Нет, это невозможно, — ответил ему инженер Зайцев, временно исполнявший тогда обязанности начальника цеха. — Обед привозится из заводской столовой в одно для всех время… И вообще, Руманн… Вы всегда занимаетесь делами, которые вас совершенно не касаются.

Зайцев… Странный парень.

Или ему действительно, как считают многие ребята в цехе, действует на нервы то, что он, Александр, как бы это сказать… кое в чем слишком хорошо разбирается? Когда он изобрел и изготовил для пресса свой штамп, от применения которого в конечном счете значительно ускорялось выполнение плана всем предприятием, Зайцев не проявил особой радости. Вместо того чтобы помочь ему в испытании штампа, инженер деланно рассмеялся и сказал:

— Смотри, Руманн, если пресс не выдержит новой нагрузки, затея эта тебе дорого обойдется. Ведь пресс — все же собственность завода.

— Я это и сам прекрасно знаю, — пробурчал он тогда ему в ответ.

— …Иногда в своем изобретательстве ты кажешься мне излишне усердным. Эти станки создавали головы поумнее твоей, — высказался Зайцев в другой раз.

— Голова хорошо, а две лучше… — возразил он. И хотя подобные разговоры оставляли в его душе неприятный осадок, он не бросал своей рационализаторской работы. До тех пор, пока случай не показал, что.

Снова бьют часы. Сколько уже? Бог ты мой! Уже два часа!

Головная боль немного утихла, так что можно спокойно поразмышлять. Глупейшая история — эти фурункулы. Парни могут подумать, что он попросту сдрейфил. Ведь даже Ленька говорил ему на пасеке:

— Я бы на твоем месте крепко призадумался… Должен сказать тебе начистоту: это эгоизм! Извини меня, но ты упрям, как осел, если не хочешь понять такой простой истины. Думаешь, я не вижу, что ты еще не справился с потрясением?.. Горе помутило твой разум, иначе ты никогда не решился бы на такой бессмысленный поступок. По-другому я не могу это расценивать. Подумать только — ты уничтожил свое творение, частицу своего «я»… Нет, я не нахожу этому никаких оправданий!

Друг смотрел ему в глаза строго и осуждающе.

«Завтра, — подумал тогда он, — завтра я поразмыслю обо всем на свежую голову».

В субботу он пришел домой поздно, смертельно усталый, и сразу повалился на кровать, с которой не встает вот уже второй день.

Какая мерзкая полоса жизни… Но ты должен преодолеть ее, мой друг!

Честно признаться, ты повел себя, как настоящая свинья. Да, да, как свинья. Однако Эвальд тоже хорош!.. Жаль только, что он этого не понимает, вернее, не хочет понять… Ох, голова снова раскалывается от боли!.. Но врач же оставила здесь таблетки. Нужно их проглотить и отправиться в путь. Часы бьют три… До четырех он будет на месте.

— Вот он я! Дайте же волю своему гневу и возмущению, осуждайте, карайте, словом — делайте со мной что хотите. Это я, Александр Руманн, о котором вы все, наверное, думаете, что он трус.

Когда он открыл дверь кабинета главного механика у Петра Ивановича округлились глаза.

— Фурункулы на затылке. У меня больничный. Пришел на собрание.

Лицо главного механика светилось откровенным, глубоким сочувствием. Да, он, Александр, выглядит неважно: забыл побриться, а под глазами — черные тени. Видимо, у старика огромное желание отправить его домой… Пальцы Петра Ивановича нервно барабанят по столу. Может быть, он хочет направить его к Гернеру, секретарю комсомольского бюро цеха, потому что сам, как всегда, по горло завален делами?

Нет, Петр Иванович так не сделает, это он знает точно. Он и сам мог бы пойти к Гернеру, если бы не нужно было говорить об этих проклятых фурункулах. В трудную минуту идут к друзьям, а старик всегда был ему хорошим другом.

— Что ж, хорошо. Подожди здесь, я сейчас приду.

Александр осторожно прислонился головой к стене и закрыл глаза. Комната с голубыми крашеными стенами и многочисленными стульями вокруг массивного стола тотчас исчезла. Он снова был наедине со своими мыслями…

Доволен ли ты тем, что притащился сюда? Не будешь ли ты выглядеть смешным? Что значит какое-то собрание в сравнении с жизнью и смертью? Хорошие и плохие, глупые и умные — все мы равны, когда приближаемся к границе небытия, которую вынуждены однажды переступить. Каким важным кажется себе человек в повседневной жизни, как мужественно воюет со своими ветряными мельницами… Честность, добросовестность, целеустремленность — это все мишура человеческой души, которая разлетается, стоит лишь перейти роковую черту. Человек лишь пылинка на истоптанной дороге жизни, ничтожество. Каждый сам по себе…

Каждый сам по себе? А как жилось и думалось тебе, когда рядом была твоя Регина?..

— Идем, Саша!

Он даже не заметил, когда вошел Петр Иванович. Помедлил, потом тихо поднялся со стула и пошел за шефом.

Он едва не зашатался, как от удара, увидев серьезные лица своих ребят, тех, с кем каждый день бок о бок работал, шутил, ругался, жил… Еще никогда так много глаз не смотрели на него сразу все вместе. И пусть бы в этих глазах были насмешка, злость — ему было бы легче, потому что именно этого он ожидал. Но глаза были строги, грустны и озабоченны. Как глаза Регины, когда ее взгляд в последний раз остановился на его лице.

— Саша, ты не имеешь права отчаиваться… Верь мне, жизнь — это чудо! Пока мы здоровы, мы не осознаем этого в полной мере. Тебе еще многое надо успеть сделать, подумай об этом крепко. Высшее образование тебе просто необходимо. Я могла бы помочь тебе…

Это был их последний разговор. Прощание.

Губы его пересохли, он судорожно проглотил застрявший в горле ком… О это множество лиц с е е глазами. Они уже все решили!

Он опустился на подставленный кем-то стул и застыл в молчании. Ребята собрались в раздевалке, прямо в рабочей одежде, расселись кто куда.

— Итак, мы можем начать наше открытое комсомольское собрание… Слово имеет Петр Иванович…

Это Гернер… Он слишком красив для настоящего мужчины. Но, впрочем, неглупый малый…

— Речь, в общем, идет о следующем. Как вы знаете, месяц назад нам очень не хватало фиксаторов для изготовления каркасов бетонных плит, потому что мы стали строить больше жилых домов. Наш цех не мог удовлетворить спроса на них, хотя все прессы были загружены полностью. Необходимо было как-то решить эту проблему. И решение было найдено Александром Руманном. Изобретенный и изготовленный им штамп дал возможность в шесть раз повысить производительность наших прессов и, значит, поставлять необходимое количество фиксаторов. Но… произошло что-то непонятное… Александр уничтожил этот штамп. На мой вопрос, почему он так поступил, он ответил, что мы еще не способны, так сказать, морально не подготовлены к тому, чтобы работать с высокопроизводительной техникой. Я знаю, что этот пресс, мягко выражаясь, не слишком хорошо обслуживал Эвальд Рожинский. Убежден, что поломка произошла именно из-за его халатности. Руманну пришлось пресс ремонтировать, и что-то между ними произошло… Я хотел бы, чтобы все высказались по этому поводу.