Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
Шрифт:
— Нет, обязательно. Я собирался охать сразу же, едва проснусь. С первым лучом зари, как говорится. Но потом передумал.
Она беспомощно провела рукой по воздуху.
— Ну, если обязательно… Другие юноши обходятся без…
— Мне надо успеть на дублинский поезд. Я пойду укладываться.
— …подобных выходок.
Несмотря на брюзгливость ее слов, я ощутил исходящую от нее волну жгучей радости, какого-то торжества.
— Я думаю, нам следует отправить его в автомобиле, не правда ли, Фредерик?
— Я
— Да-да, конечно.
Он взял газету и снова укрылся за ней. Руки у него дрожали.
Мать вытерла салфеткой уголок рта, убирая все следы особого меда и орехового сухарика.
— Ты был очень бессердечен, милый, но я тебя прощаю. Пойдем. Позволь, я уложу твои вещи.
Она встала, подошла ко мне и приложила прохладный палец к моей щеке. Я отмахнулся от него, как от мухи.
— Позволь, я помогу тебе.
— Я беру только зубную щетку.
— Какой ты смешной.
— Да.
Я встал.
Отец за газетой высморкался.
— Ну, — сказал он, — если ты решил ехать, то, конечно, чем скорее, тем лучше.
— Разумеется.
— Жаль, что ты не будешь на открытии сезона.
— Да.
— Для Мод я что-нибудь подберу. Давать ей Морригану ни в коем случае не следует. Она разорвет ей весь рот. Возможно, я возьму ее сам.
— Я был бы очень рад.
— Мммм.
Он внезапно встал и пошел к двери.
— Твой дед был военным. Не могу сказать, чтобы это ему что-нибудь дало. Когда соберешься, я буду у себя в кабинете. Ты решительно отказываешься от автомобиля?
— Решительно.
Я слышал, как он прошел через холл. Я слышал, как он открыл и закрыл дверь кабинета.
— Я так тобой горжусь, — сказала мать у меня за спиной.
Я засмеялся и пошел наверх укладываться.
Уложив зубную щетку и белье в коричневый кожаный чемоданчик, я сел на край кровати. Во все ящики и в высокий шкаф красного дерева положат нафталинные шарики, потом забудут открыть окна, и вскоре комната станет безликой. Что к лучшему. Если я когда-нибудь и вернусь в нее, то совсем другим человеком. Открылась дверь, и вошел отец. Он секунду смотрел на меня, а потом сказал:
— Мне необходимо кое-куда съездить.
Я кивнул. Он протянул мне пачку банкнот.
— Да. Необходимо съездить. Одно непредвиденное обстоятельство.
— Ну, конечно, папа.
— Возьми. Это все, что сейчас есть в доме. Но я пришлю тебе еще.
— Спасибо.
Я взял деньги и продолжал держать, не зная, что с ними делать.
— Не ограничивай себя. Все, что тебе понадобится…
— Спасибо.
— Мне надо уехать. Я не в силах сидеть здесь и ждать.
— Я понимаю.
— Твоя мать захочет проститься с тобой наедине. Я настаиваю, чтобы ты был с нею ласков.
— Хорошо.
— Спрячь деньги как следует. Ты их потеряешь.
Я сунул
— Не потеряю.
Он опустил два пальца в карман жилета и извлек свои золотые часы.
— Ни тебе, ни мне сентиментальность не слишком идет. Будем считать это данью традиции. Часы моего отца. Балаклава и прочий вздор. Возьми их, ради бога возьми. Он великолепно ездил верхом. Настоящий великан. Солдатом он, я убежден, был никудышным. Во всяком случае, умер он в своей постели. Теперь они твои. А мне карманные часы больше ни к чему. Весь дом полон настенных и напольных, черт бы их побрал. Тикают повсюду. Спрячь их.
Они были теплыми. Хранили теплоту его тела. Я положил их в тот же карман, что и деньги.
— Мой охотничий костюм я отдал бы Чарли Бреннану и сделал бы его доезжачим.
— Бреннану?
— Он ничем не хуже остальных.
— Хорошо, я подумаю. Ну, и… Ты уложил вещи?
— Только зубную щетку. Какой смысл…
— Разумеется.
— Жаль, конечно, пропустить начало сезона.
— Наверстаешь в будущем году.
Я нагнулся, взял чемоданчик и протянул ему руку.
— До свидания.
Он пожал ее.
— До свидания, мой мальчик. Не слишком… э… увлекайся всякими глупостями.
— Я буду писать.
— Да. Извини, что я тебя не провожаю.
Я ушел, а он все стоял там.
Мать ожидала меня в гостиной. Едва я вошел, она протянула мне навстречу руки великолепным театральным жестом. Я направился к ней. Пол словно растянулся на милю. Наконец я оказался перед ней, и ее руки, как две птицы, вспорхнули мне на шею, и она притянула мое лицо к своему. Я поцеловал одну щеку, потом другую. Но она продолжала держать меня. Я поднял руку и расцепил ее пальцы. Глаза у нее светились синим торжеством.
— Ты приедешь навестить нас в мундире, не правда ли?
— Мама, перед отъездом мне необходимо сказать вам одно.
— Что же?
— О том, что вы сказали вчера вечером.
Она улыбнулась мне.
— Так говори же, милый.
— Я не верю вам. И никогда не поверю.
Она засмеялась.
— Поторопись, милый. Ты опоздаешь на поезд.
Я повернулся и пошел к двери. Обратный путь был не таким долгим. Она сказала мне вслед:
— Пиши! Непременно пиши! Я так буду ждать твоих писем.
В холле меня окружили слуги, пожимали мне руки, поглаживали по пиджаку. Миссис Уильямс, кухарка, всхлипывала в большой голубой платок. Да, новость разнеслась стремительно.
— Увидимся на рождество. — Больше я не нашел, что сказать, сбежал с крыльца и сел в автомобиль. Я опустил стекло, чтобы вдохнуть торфяной дым, чтобы успеть деть двух лебедей, покачивающихся на озерных волнах.
Далеко ль до Вавилона?Странная мысль для подобной минуты.