Далеко не близко
Шрифт:
— Срибердеджибит, самоубийство — грех?
— Ох, Гил, дорогой, ты же не... В чём преимущество...
— Тише, Линда. Это так?
— Да. Это грех против Бога или Человека. Это грех против Подателя Жизни и против самой Жизни. Это то, что можно назвать настоящим серьёзным грехом.
— Очень хорошо. Можешь идти, Сриб.
— У-у? Сказанул же ты. Сейчас без пол-минуты час, мне как раз появляться пора. — Хвост дёрнулся, а затем начал медленно вытягиваться. Линда пыталась подавить крик.
— Подожди. — Айлс никогда ещё не говорил так быстро при таких препятствиях. — Самоубийство — грех, верно?
— Верно.
— Если
— Верно.
— Если я умру по собственному намерению, это самоубийство, верно?
— Верно.
— Значит, если я откажусь совершить ежедневный грех, я совершаю самоубийство, а это грех. Итак, изыди!
Хвост колебался в доле дюйма от горла Айлса. Очень медленный взгляд прополз по изменчивому лицу демона. Он дважды дёрнул бивнем. Затем, со словами: “Но я... Да благословит меня Бог!” он исчез [66] .
66
Развязка рассказа представляет собой прямую отсылку к финалу “Раддигора”, где каждый представитель рода Мургатройдов умирал мучительной смертью, если только не совершал постоянных преступлений, пока главный герой оперетты не приходил к выводу, что добровольный отказ от совершения преступлений повлечёт его смерть и, тем самым, станет самоубийством, а значит, преступлением, после чего проклятие оказывалось снято.
— Знаешь, дорогой, — сказала позже Линда, — в конце концов, всё это не так уж плохо. Ты можешь сейчас взять отпуск, подлечиться и навсегда забыть, что когда-то был проклят. На самом деле ты станешь лучше, чем когда-либо, потому что теперь начнёшь осторожно водить, не будешь разжигать скандалов, проворачивать мутных дел на работе и... — Она сделала паузу и восторженно взглянула на него. — Бог мой! У меня великолепный муж!
Он невнятно и благодарно кивнул.
— Это была прекраснейшая мысль. Ведь теперь тебя ничто не остановит. Ты пойдёшь дальше и станешь генеральным прокурором, губернатором, судьёй Верховного суда, даже... Нет. Нет. Я совсем не хочу этого. Я хочу...
— Ох, ох! — предупреждающе застонал Гилберт Айлс.
— Я хочу, — продолжала она без запинки, — чтобы мы могли жить дальше спокойно, но очень, очень, очень счастливо.
В тот момент там присутствовал желобес.
Звёздная невеста
Я всегда знала, ещё с тех пор, как мы вместе учились в школе, что он меня когда-нибудь полюбит; и почему-то я знала и то, что всегда буду на втором месте. Это меня не слишком волновало, но тогда я совсем не догадывалась, кому я уступлю первенство: туземной девушке с покорённой планеты.
Я не могла этого и предположить, поскольку те школьные годы были до Завоевания и Империи, во времена, когда мы болтали о ракете на Луну и даже представить не могли, как быстро всё пойдёт после этой ракеты.
Когда всё это начало происходить, сперва я подумала, что уступлю первенство самому Космосу. Но это длилось недолго, и теперь Космос никогда не сможет забрать его у меня, да и она, на самом деле, не сможет, ведь она мертва.
Но он сидит там у воды и говорит, и я даже не могу
Он не говорит об этом так часто, как раньше, и, думаю, тут что-то есть. Это происходит только в приступе лихорадки, или когда он снова пытается обсуждать с Федеральным Советом гуманную колониальную политику. Что хуже лихорадки.
Он сидит там, и смотрит на её звезду, и говорит:
— Но, чёрт возьми, они же люди. О, поначалу я был такой, как все; я ожидал каких-то монстров даже после донесений от войск Завоевания. И когда я увидел, что они выглядят почти как мы, и после всех тех месяцев на космическом корабле, со старыми правилами, запрещающими смешанные экипажи...
Он должен это выговорить. Психиатр мне всё чрезвычайно подробно объяснил. Я только рада, что это не происходит так уж часто.
— Каждый в Колониальной Администрации делал это, — говорит он. — Они выбирали девушку, больше всего походившую на оставленную кем-то дома, и проходили через Влнианский брачный обряд — который, конечно, не признаётся юридически К. А., по крайней мере, когда это нас касается.
Я никогда не спрашивала его, походила ли она на меня.
— Впрочем, это красивый обряд, — говорит он. — Это я и говорю всё время Совету: до Завоевания Влн имела куда более высокий уровень цивилизации, чем мы признаём. Она научила меня поэзии и музыке, которые...
Я уже знаю всё это наизусть. Всю поэзию и всю музыку. Они странны и печальны, и не похожи ни на что, что вам только могло бы присниться... и похожи на всё, что вам когда-либо снилось.
— Именно жизнь с ней заставила меня осознать это, — говорит он. — Быть с ней, быть её частью, знать, что нет ничего нелепого, ничего чудовищного в зелёной и белой плоти в одной постели.
Нет, это то, что он говорил. Он больше не говорит эту часть. Он действительно любит меня.
— Они должны понять! — говорит он, глядя на её звезду.
Психиатр объяснил, как он перекладывает свою вину на Совет и Колониальную политику; но я всё ещё не понимаю, откуда у него эта вина. Он не мог помочь. Он хотел вернуться. Он намеревался вернуться. Только во время того путешествия он подхватил космическую лихорадку, и, конечно, после этого стал пожизненно прикован к планете.
— У неё было забавное имя, — говорит он. — Я никогда не мог произнести его правильно — все гласные. Так что я звал её Звёздной невестой, хотя она говорила, что это глупо — мы оба принадлежали одной звезде, Солнцу, хоть и происходили с разных планет. Разве это примитивная реакция? Говорю вам, средний уровень Влнианской научной культуры...
И я до сих пор думаю о ней как о её звезде, когда он сидит там, и смотрит на неё так, как я и описать не могу, и он действительно зовёт её Звёздной невестой.
— Я поклялся вернуться до того, как родится ребёнок, — говорит он. — Поклялся её Господом, и моим, и Он услышал меня под обоими именами. А она только и сказала: “Если ты этого не сделаешь, я умру”. Только и всего, просто “Я умру”. А потом мы пили местное вино, и пели народные песни, и легли спать на рассвете.
И ему не нужно рассказывать мне о своём письме к ней, но он это делает. Ему это не нужно, ведь я отправила его сама. Это было первое, о чём он подумал, когда оправился от лихорадки, и взглянул на календарь, и я написала его для него, и отправила. И оно вернулось со штампом К.А. “Умерла”, и на этом всё.