Дама с собачкой и тремя детьми
Шрифт:
11. Б л и н ы у Л е й к и н а
То ли она его не поняла, то ли помешали внешние обстоятельства, но переписка снова надолго прервалась. Жизнь наполнили новые заботы. В Москве умерла мать Лидии Алексеевны. В отличие от дочери, страстной матерью она не была, да и мудрено ею оставаться, родив двенадцать детей. Её достояние Клекотки отошло Павлу, младшему сыну, игроку и гуляке. Родня не сомневалась, что он тут же промотает наследство, что вскоре и произошло.
Новой печалью стало для неё окончательное решение Худекова передать газету сыну и перебраться в деревню, в Тульскую губернию.
Удар
– Он доверился мне одному, проверенному годами другу, - простодушно повествовал Лейкин.
– Долго он не проживёт. Я так и сказал ему: Чехов, ты нездоров и скоро помрёшь.
К счастью, Чехову оставалось ещё целое десятилетие жизни. Лейкин не знал, что точно такое же впечатление сам произвёл на Чехова, предсказавшего и ему скорый конец. Самоуверенный фельетонист кроме лести ничего не желал слушать. Ведь он был известен всем грамотным людям и единственный из российских литераторов не бедствовал. Матушка Антона Павловича, когда Лейкин гостил в Мелихово, покупала говядину у мясника, обмолвившись, что это для Лейкина. Мясник выпучил глаза: "Для того Лейкина, что пишет рассказы?" И выбрал лучший кусок мяса для знаменитости. Про то, что Чехов тоже писатель, он не подозревал.
Слух о том, что во всех петербургских редакциях оплакивают близкую кончину Чехова, дойдя до Мелихова, огорчил и встревожил его. Да, он покашливал, но всё ещё не признавал себя серьёзно больным. "Чахотки у меня нет, - писал он Суворину.
– Для чего Лейкин распускает странные и ненужные слухи, ведомо только Богу."
"Весной жизнь мне опротивела, - продолжал он.
– Я злился и скучал, а домашние не хотели простить мне этого настроения. Отсюда ежедневная грызня и моя смертная тоска по одиночеству. А весна была мерзкая, холодная, и денег не было. Но подул зефир, наступило лето, - и всё как рукой сняло... Сдал в печать "Сахалин"... Тянет к морю адски. Сидеть бы на палубе, трескать вино и болтать о литературе... А вечером дамы."
Летом, Гольцеву: "Возле нас холера."
Осенью, Лике: "Я ем, сплю и пишу в своё удовольствие? Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всей тяжестью и угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь.
"Пишите мне, дуся, а то мне скучно. Пить и есть надоело, спать , удить рыбу и собирать грибы нет времени. А лучше, если бы Вы приехали. Я так хорошо умею лечить холеру, что в Мелихове жить совсем безопасно."
В ноябре, Суворину: "Прожил две недели в Москве, как в чаду. Жизнь моя состояла из сплошного ряда пиршеств. И девицы, девицы ( актриса Яворская и писательница Щепкина Куперник). Кашель против прежнего стал сильнее, но, думаю, что до чахотки ещё очень далеко."
Пришла Масленица, и Лейкины позвали Авилову на блины: муж её был в отъезде, она скучала одна.
Особого желания посетить их дом она не чувствовала, однако у Лейкиных часто собирались литераторы и можно было узнать все последние новости. Она пообещала заглянуть к ним после театра, если представление не слишком затянется.
– Вас ждут, - встретила Лидию Алексеевну хозяйка.
– Блины?
– улыбнулась, раздеваясь, гостья.
– Блины, блины!
– громогласно захохотала Лейкина.
– Вот он блин, который ждёт вас не дождётся.
Навстречу вошедшей поднялся Чехов. Прежде чем окончательно растеряться от неожиданности, она успела заметить, что он
Она не знала, что, несмотря на призывы друзей и Суворина, Чехов в ту зиму вовсе не собирался приезжать. Мешала невозможность оторваться от писания рассказов - единственного его заработка. А в голове, наверно, уже складывался замысел "Чайки". Лика Мизинова, успев побывать с Потапенко за границей и даже родить дитя, уже порхала по Москве. А ещё мешало нездоровье, в котором он не желал признаваться даже себе. "Чёртов кашель создаёт мне репутацию человека нездорового, между тем в общем я совершенно здоров и кашляю только оттого, что привык кашлять." И только Суворину он откровенно признался: "У меня хрипит вся грудь, а геморой такой, что надо делать операцию. Мне для здоровья надо уехать куда-нибудь в Африку месяцев на 8-10. Иначе я издохну."
Ничего этого Лидия Алексеевна не знала. Она снова видела знаменитого писателя и человека, в которого была влюблена.
– Вот он - блин!
– в восторге от собственного остроумия хохотала хозяйка, указывая на Чехова.
– Дождался, наконец, Антон Павлович, Авилову! Вот и она!
– Мы давно не виделись, - нашла силы пробормотать, здороваясь, Лидия Алексеевна. В самом деле, давно - два года.
Это было самое содержательное из всего, сказанного потом. Она произносила какие-то слова, а сама думала: он жил всё это время, не думая о ней, а её мысли о нём не покидали даже когда болел ребёнок и она, сидя у кроватки ночи напролёт, меняла компрессы на детском горлышке.
– Да уймись, Прасковья Николаевна, - велел супруг.
– У тебя на языке одни блины. У нас литературный разговор. Я ему сразу сказал: Жалко, что ты, Антон Павлович, со мной не посоветовался, как всегда, когда писал свой последний рассказ. Я бы подсказал, как лучше, и было бы смешно, а то у тебя всё грустно стало выходить.
Кто-то, кажется, Баранцевич, льстиво вставил:
– Разве с Лейкиным сравняешься! К примеру, ноги из подвала!
– Учитесь, писатели, как надо. Помните, как у меня написано? Видны из подвального этажа только идущие ноги. Прошмыгнули старые калоши, просеменили дамские туфельки, пробежали детские башмаки... Ново, интересно.
Чехов молча улыбался. Гости, в предвкушении блинов, принялись дружно хвалить Лейкина, вспоминая другие его рассказы, смеясь и удивляясь. Общий говор стал большим облегчением для Лидии Алексеевны, постаравшейся справиться с вихрем бушевавших в ней чувств.
Запахло свежеиспечёнными блинами, и хозяйка позвала всех к столу. Всего было очень много: закусок, водки и вина, всякой снеди. Гости радостно зашумели; хозяин важно принялся потчевать их:
– А такого сига, Антон Павлович, подадут тебе в Москве? Не сиг, а сливочное масло. А поросёнок? Я недавно ел телятину у Худековых. Так разве она сравнится с моей? Расскажите вашему зятю, Лидия Алексеевна, какая телятина у Лейкина. У него кастрюли серебряные, а у меня простые, зато пища объедение.
Вспомнив про Худекова, обсудили новость, что сын его женится на дочери миллионщика, а миллионщик-то этот - Плещеев, свой брат-литератор. Всю жизнь поэт бедствовал, и вот достался ему на старости миллион, будто в насмешку; так что не знаешь, завидовать или потешаться.
Застолье проходило шумно и весело. Чехов по обычаю своему не смеялся, но временами отпускал такие замечания, что все начинали хохотать. Даже Лидия Алексеевна, немного успокоившись, развеселилась.
Когда, насытившись, гости стали вставать из-за щедрого стола, он оказался рядом: