Дамы и господа

Третьякова Людмила

Теперь, когда оба Тургеневых, свекровь и деверь, были у нее на глазах и она видела времяпрепровождение каждого, Варвара Петровна могла сделать заключение о причине их обнищания. В основе его лежали крайняя леность, нежела­ние палец о палец ударить для себя, не говоря уже о том, чтобы озаботиться судьбой тех ста тридцати несчастных крепостных душ, что числились за семейством.

Рассуждения Варвары Петровны об этом интересны тем, что дают представление о ее собственных предпочтениях на сей счет. Она, например, не уставала удивляться тому, в каком безделье проводит дни свекровь.

«С утра до вечера более ничего, как карты. Нет! Моя старуха матушка была несравненно занимательней; она

могла судить о политике, о новых указах, о продаже, о романах, даже русских. Она любила читать, и это ей давало понятие о вещах вне нашего круга или ее кругом делающихся. Ма­тушка же Елизавета П. совсем не такова; вздыхает, ноет, охает, чай пьет, завтракает и в карточки… А без того нет у ней материй занимательных. Это очень скучно для такой женщины, как я, читающей, понимающей… бабушка не может понять, чем женщина может заниматься, кроме карт и чулка, сама никогда не занималась ничем иным, не читала даже газет».

При обилии хозяйственных забот и таких «материй занимательных», как книги, цветы, рукоделие, Варвара Петровна не могла составить компанию свекрови, что у той вызывало даже раздражение:

«Ты уж не дитя, матушка, чтобы сидеть за указкою, слава Богу, могла начитаться, написаться до сих пор…»

Вот почему, уважая людей дельных, основательных, Варвара Петровна не только не предала забвению имя свое­го дядюшки Лутовинова, от которого нахлебалась горького до слез, но даже хранила на видном месте его портрет в лиловом костюме со стразовыми пуговицами.

Слушая нотации свекрови, она очень боялась, что оба сына унаследуют обычаи Тургеневых. Ей хотелось, чтобы они знали счет деньгам, а то, что рано или поздно им доста­нется, не обратилось бы в прах.

…Что касается Николая, то здесь события пошли совер­шенно не так, как мечталось Варваре Петровне. Ей пред­стояло перенести удар еще более болезненный, чем потеря спасского дома. Эта рана терзала ее до конца жизни.

* * *

Дело в том, что к Варваре Петровне прибилась некая Анна Шварц, которая была при ней чем-то вроде модистки. Девица работала по вольному найму, то есть ежемесячно получала от барыни оговоренную плату, пользовалась жи­льем и столом. Говорили, что Анна Яковлевна была родом из Германии. Так или иначе, в глазах хозяйки она являлась особой почти европейской, городской, уж конечно не из «простецов», умела болтать обо всем на свете, знала то, о чем не слыхивали обитатели мценской глубинки, и тем, вероятно, и стала интересна. Варвара Петровна прибли­зила к себе эту «полубарышню». Так что Анна Яковлевна находились в доме на особом положении.

Дворня ненавидела мадемуазель Шварц и за глаза называла ее Зажигой. Народ уж если даст прозвище, то как припечатает: за Анной Яковлевной замечалась страсть обо всем, что происходило в доме, доносить хозяйке. Очень ловко вызнав характер барыни, Шварц умела разжечь ее подозрительность и гнев порой из-за сущей безделицы. Что бы ни случилось в каком-нибудь отдаленном углу Спасского, кто бы что ни сболтнул сгоряча лишнего — все становилось известным Варваре Петровне со всеми вытекающими, иногда очень печальными для виновных последствиями.

Такую дрянную породу обычно презирают и все-таки дорожат ее услугами. Во всяком случае, модистка возвы­силась до положения едва ли не самого доверенного лица хозяйки.

…Если читатель помнит, старший сын Тургеневой Ни­колай приехал закупить для полка лошадей и имел при себе очень значительную сумму казенных денег — тридцать две тысячи рублей. Они лежали в его комнате в шкатулке, о существовании которой, видимо, знала и Шварц.

Когда начался пожар и дворовые стали метаться по дому, хватая все подряд, именно

она спасла шкатулку с деньгами. Да еще как спасла! Увидев какого-то мужичонку, который выскочил из горящего дома с заветной шкатулкой и побежал с нею отнюдь не к Николаю Сергеевичу или его матушке, а совсем в другую сторону, Шварц смело бросилась за ним, отобрала уворованное и вернула законному хозяину. Закручивался уж слишком лихой сюжет, а главное, идущий вразрез чертам характера, которые имела оборотистая де­вица. Что ж, в жизни всякое случается. Можно только себе представить признательность Тургеневых: ко всем потерям им еще не хватало исчезновения казенной суммы в тридцать две тысячи. Воистину Зажига явилась на пожаре в ипостаси спасительницы!

Прошло некоторое время, и вдруг Анна Яковлевна ни с того ни с сего подхватилась и попросила хозяйку о расчете. Как? Почему? Варвара Петровна и так и сяк уговаривала ее остаться, но та ни в какую; тоска по любезной родине сделала модистку несговорчивой, и Варваре Петровне пришлось уступить. Она устроила отъезжавшей пышные проводы, наградила деньгами и даже плакала при прощании.

Пути-дороги заскучавшей модистки лежали, однако, не в родную сторону, а в Петербург — прямо к сыну своей благодетельницы. Таким образом, взяв на себя инициативу, она поставила точку в романе с богатым, но не слишком решительным наследником.

Варвара Петровна, дама весьма проницательная, на сей раз дала маху: ей и в голову не приходило о любовной интриге, которая плелась у нее под носом. Должно быть, еще и потому, что внешность девица Шварц имела такую, что, казалось бы, не могла вызывать мысли о возможности каких-либо амуров.

Однако поди ж ты! Николай был взят, видимо, в такие шоры, что дела у модистки в Петербурге пошли куда быс­трее, нежели в Спасском.

Когда до Варвары Петровны дошли вести о том, что у Николая образовалось почти что семейство, охнув и ахнув, она села писать письмо, сдерживая себя от резких выражений:

«Дитя мое, не полагайся на обещания страстей; они ис­чезают, а с ними клятвы, данные от чистого сердца. Если есть еще время, откажись от слабости, которая поведет тебя только к гибели…»

Но, «как честный человек», Николай Сергеевич не имел ни времени, ни сил сопротивляться неизбежному.

Варвара Петровна не признала этого союза, не призна­ла невестки. Она не была человеком полумер — больше деньги в Петербург, где служил сын, не посылались. А через некоторое время по каким-то непроясненным обстоятель­ствам Николай Сергеевич вышел в отставку. Возможно, учитывая особенности его личной жизни, его попросту попросили из полка — среди офицерства не поощрялись подобные истории. И хотя он и сам тяготился службой, скоро понял: жить в отставке на всем готовом в Спасском или остаться на бобах, скитаясь с женой по дешевым квар­тирам, — большая разница.

Через несколько лет, правда, Тургенева в порыве тоски по сыну, которого давно не видела, вдруг купила ему дом в Москве на Пречистенке. Варваре Петровне казалось, что, когда у Николая появится крыша над головой, он оставит Петербург, ей легче будет воздействовать на него и в конце концов оторвать от ненавистной женщины. Однако деньгами она по-прежнему сыну не помогала.

…Иван Сергеевич долгие годы пытался помирить мать и брата, хотя для него самого союз Николая оставался необъяснимой загадкой. Он не понимал, каким образом этой женщине, такой непривлекательной наружности, уда­лось привязать к себе Николая. Тургенев не сомневался, что с самого начала всей этой истории в Спасском Анной Яковлевной руководил расчет. Пока что ей нечем было по­хвастаться — добыча не давалась в руки, но она терпеливо ждала, пока так или иначе получит лутовиновское добро. Время работало на нее.