Дамы и господа

Третьякова Людмила

…Доктор Иноземцев с точностью почти до дня опре­делил дату смерти Тургеневой. Она скончалась 16 ноября 1850 года.

Узнав о предсмертном состоянии матери, Иван Сергее­вич выехал в Москву, но проститься с нею не успел. Когда он появился в доме на Остоженке, все уже вернулись с кладбища Донского монастыря.

Существует предположение, что письмо о приближа­ющейся кончине матери было послано Тургеневу нарочито поздно. Цель преследовалась та, чтобы умирающая, так и не оставившая письменного распоряжения о разделе наследства между сыновьями, в последний момент

не расщедрилась в пользу своего любимца.

До последних минут возле Варвары Петровны на­ходился старший сын с женой. В воспоминаниях поэта А.А.Фета есть сведения о том, что они заранее съездили в Спасское, чтобы забрать все ценное, что там еще ос­тавалось.

В своих мемуарах В.Н.Житова особо отмечала, что Варвара Петровна страстно желала видеть перед смертью Ивана. Ее глаза не отрывались от его портрета. Она что-то еще силилась спросить, сказать. Не успела.

«Как это случилось? Почему это случилось? — оста­лось для меня загадкой», — писала впоследствии Варвара Николаевна. Она была уверена, что времени послать весть в Петербург «было достаточно» — Николай Сергеевич заранее был извещен о скорой кончине матери.

Как бы то ни было, раздел между братьями прошел мирно, хотя и не в пользу Ивана Сергеевича. Он соглашался на все, лишь бы ему брат оставил любимое Спасское. По­лучив его, остальные причитавшиеся ему восемь имений он продал, предварительно дав вольную своим крепостным.

И.Тургенев — П.Виардо, зима 1850 года:

«У меня было много разных впечатлений. Самое сильное из них было вызвано чтением дневника моей матери. Какая женщина, мой друг, какая женщина! Всю ночь я не мог сом­кнуть глаз. Да простит ей Бог все… Но какая женщина… Право, я совершенно потрясен».

Свои мемуары дочь Варвары Петровны завершила рассказом о том, как три с половиной десятилетия спустя после кончины матери читала их еще в рукописи одной из бывших тургеневских крепостных. Та, уже глубокая старушка, внимательно слушала, вспоминала свою жизнь при Варваре Петровне и в конце медленно, восхищенно произнесла:

— Да-а! Много видела я от нее горя, а все-таки любила покойницу. Настоящая барыня была!..

III

Причудницы

Они не заседали в Государственном совете, не водили полки в бой, не писали шедевров ни пером, ни красками. Почему их имена не затерялись в бесконечной череде био­графий куда более блестящих людей, дела которых имели для истории значение огромное? По какой причине нас занимают их привычки, манера жить, смешные и печальные случаи, с ними происходившие?

Где-то у Агаты Кристи есть такая строчка: «Конечно, это совершенно не важно. Вот почему это так интересно».

1

Агафоклея Полторацкая. Царица Тверской губернии

У нее было редкой красоты лицо — тонкое, изящного овала, будто обработанное резцом скульптора, знавше­го толк в своем деле. Среди тех, кого рисовал великий Д.Г.Левицкий, — а тут были дамы исключительно внешнос­ти незаурядной, —

она оказалась едва ли не самой благо­датной для художника моделью. Под соболиными бровями загадочные темные глаза, даже, кажется, чуть прикрытые, чтобы зритель в этом зеркале души не все рассмотрел, не обо всем смог догадаться…

Агафоклея Полторацкая! Доведись ей жить в Москве или Петербурге, о ней было бы известно куда больше. Но она родилась в тверской глуши, там же и умерла — это не могло не сыграть своей роли. Однако дореволюционные историки причисляли красавицу провинциалку к женщинам «удивительным, являвшимся исключением даже в то вре­мя сильных духом людей». Мудрено же заслужить такую репутацию, проведя отмеренный судьбою век вдали от большого общества, от людей, способных замечать и ценить необыкновенное и — что очень важно — оставить на сей счет свои впечатления потомкам.

…Красавице с портрета Левицкого было четырнадцать лет, когда, собственно, и началась ее биография. В один прекрасный день в комнату дочки небогатых тверских помещиков Шишковых заглянула ее нянька. «Поди, Феклуша, жених приехал», — сказала она, взяла из рук своей воспитанницы куклу, с которой та играла, поправила косу и легонько подтолкнула к двери.

Женихом оказался Марк Федорович Полторацкий, казацкого роду, сын соборного протоиерея города Сосницы Черниговской губернии. В юности по настоянию отца он поступил в Киевскую духовную академию и стал петь в академическом хоре. Вот здесь-то и застал Марка тот счастливый случай, влияние которого на свою судьбу испытали многие заметные фигуры XVIII столетия.

Путешествующий по Украине с императрицей Елизаве­той ее тайный муж Алексей Разумовский посетил духовную академию во время занятий хора. Изумительной красоты баритон Марка Полторацкого поразил его. Юношу отпра­вили в Петербург, где стали серьезно обучать певческому искусству. Он оказался первым из россиян певцом, послан­ным совершенствоваться в Италию.

По возвращении двадцатичетырехлетний Полторацкий выступил в составе итальянской оперной труппы в Санкт-Пе­тербурге, что говорит о его мастерстве. А скоро началась преподавательская деятельность Марка в придворной певческой капелле, руководителем которой он в конце концов стал.

Успехи и добросовестность Полторацкого были поощ­рены императрицей Елизаветой, а затем и Екатериной. Он получил дворянское звание и чин статского советника. Для девицы Шишковой, у которой, кроме хорошенького личика, ничего особенно привлекательного для женихов не имелось, это была хорошая партия.

После свадьбы супруг Агафоклеи недолго задержался в Тверской губернии. Дела требовали его присутствия в Петербурге. Певческая капелла всегда считалась любимым детищем царствующих особ — нужно же было чем-то пора­зить заморских гостей, кроме «Невы державного теченья». Полторацкий по горло был занят работой: решал всякие дела, искал голосистую молодежь и одаренных сочинителей музыки. Приходилось много ездить. Пожалуй, он даже чувствовал некую вину перед молодой супругой, оставшейся в Тверской глуши.