Дань псам
Шрифт:
«Сквозь время. Сквозь непостижимые расстояния. Сюда каждую ночь уносит меня сон. Я вечно охочусь, вечно вкушаю кровь, вечно ухожу с пути таких как ты, Лорд».
— Меня призвала молитва, — сказал Грантл, только сейчас поняв, что это истина, что оставшиеся позади полулюди действительно воззвали к нему, словно вызов убийцы отвечал врожденному желанию бросить вызов слепому случаю. Его вызвали убивать, понял он, вызвали, чтобы доказать существование судьбы.
«Забавная идея, Лорд».
«Пощади их, Леди».
«Кого?»
— Ты знаешь, о ком я. В этом времени есть лишь один вид
Он ощутил сухую усмешку. «Ты не прав. Хотя все прочие не считают зверей богами или богинями».
— Прочие?
«За много ночей отсюда есть горы, и в горах можно найти крепости К’чайн Че’малле. Есть великая река, текущая к теплому океану, и по ее берегам расположились ямные города Форкрул Ассейлов. Есть здесь и одинокие башни, в которых живут, ожидая смерти, Джагуты. Есть и деревни Тартено Тоблакаев, а в тундре ютятся их родичи Неф-Трелли».
— Ты знаешь этот мир куда лучше меня, Леди.
«Ты все еще намерен меня убить?»
— Прекрати охоту на полулюдей!
«Как скажешь. Но знай, что иногда мой зверь не имеет седока, да и твой зверь охотится сам по себе».
— Понимаю.
Она встала с лежки и стала вниз головой спускаться по сучьям, изящно спрыгнув на мягкую лесную почву. «Почему они так заботят тебя?»
— Не знаю. Возможно, я их пожалел.
«Нашему роду, Лорд, жалость не свойственна».
— Не согласен. Именно ее мы и можем давать, обитая в теле зверей. Видит Худ, только ее мы и можем давать.
«Худ?»
— Бог Смерти.
«Похоже, ты пришел из странного мира».
Удивленный Грантл помолчал. — А откуда пришла ты, Леди?
«Из города Новый Морн».
— Я знаю развалины, называемые Морн.
«Мой город — не развалины».
— Может, ты живешь во времени до появления Худа.
«Может». — Она потянулась, блестящие глаза превратились в щелки. «Я скоро ухожу, Лорд. Если останешься, освобожденный зверь не обрадуется твоему присутствию».
— О. Она так глупа, чтобы напасть на меня?
«И умереть? Нет. Но я не прокляла ее чувством страха».
— Ах, и в тебе есть жалость?
«Не жалость. Любовь».
Да, он тоже понимал, как кто-то способен любить этих великолепных животных, ценить возможность «езды» в их душах как драгоценный дар. — Я ухожу, Леди. Думаешь, мы встретимся еще раз?
«Кажется, мы делим с тобой одну ночь, Лорд».
Она ускользнула, и даже необыкновенное зрение Грантла не помогло ему проследить ее скачки. Он развернулся и потрусил в противоположном направлении. Да. Он чувствует, что хватка слабеет, что скоро он вернется в привычный мир. К бледному скучному прозябанию, к жизни неуклюжего, полуслепого, полуглухого и полумертвого.
Он позволил вырваться глухому, гневному рыку. Обитатели леса замолкли.
Наконец некая смелая мартышка высоко в ветвях швырнула палку. Стук возле левой лапы заставил его отпрыгнуть.
Из темноты сверху донесся кудахчущий смешок.
Буря хаоса притягивала его взор. Буря заполнила полнеба безумием вихря из полос свинцового, серебристого и зернисто-черного оттенков. Он уже мог различить фронт урагана, терзавший почву, поднимавший неспокойную стену
Неминуемое забвение казалось Дичу не столь уж страшным. Его тащила цепь, сковавшая правую лодыжку. Почти вся кожа слезла — он видел кости и сухожилия локтя, запятнанные грязью и окруженные облачком брызг крови. Колени мало чем отличались от локтя; браслет цепи медленно вгрызался в кость ноги. Он гадал, что случится, когда кость наконец переломится. Что он почувствует? Будет лежать, оставшись наконец в покое, смотря, как цепь и браслет звенят, удаляясь. Он станет… свободным.
Мучения здешнего ада не должны включать боль. Она кажется несправедливостью. Разумеется, боль почти ушла — он слишком устал, чтобы дергаться и трепетать, стискивать зубы и рыдать — но воспоминания еще жгли мозг, словно в черепе разведен костер.
Его тащит по россыпям камней, острые края рвут спину, проводят новые борозды по обнаженному мясу, ударяют о затылок, срывая последние клочки скальпа. Иногда цепь натягивается сильнее, и его переворачивает. Он имеет возможность снова и снова любоваться надвигающейся бурей.
Со стороны движущегося где-то впереди фургона доносятся звуки страдания, сзади слышен неумолчный хор отпавших.
Как плохо, думал он иногда, что могучий демон не нашел его в миг падения, не вскинул на плечо — не то чтобы он смог бы нести больше того, что уже нес, но хотя бы оттащил его в сторону, и массивное колесо не оторвало бы правую руку до плеча, превратив кости и плоть в кровавую кашу. От конечности остались лишь концы рваных жил. После этого он потерял всякую надежду встать и присоединиться к процессии. «Да и слабой была надежда. Я стал еще одним мертвым весом, я влачусь позади, добавляя страданий тем, что тащат повозку».
Неподалеку, почти параллельно ему, огромная замшелая цепь тащит останки дракона. Крылья как рваные паруса, торчащие концы сломанных ребер, лишившая почти всей кожи голова болтается за ободранной шеей. Увидев его в первый раз, он был потрясен, устрашен. Но и сейчас каждый взгляд в ту сторону вызывал волну страха. Неудача могущественного существа — доказательство безнадежности их отчаянных усилий.
Аномандер Рейк больше не убивает. Легион не справляется. Уничтожение все ближе.
«Жизнь боится хаоса. Всегда так было. Мы боимся его сильнее всего иного, ибо хаос — анафема. Порядок сражается против распада. Порядок ищет сотрудничества, видя в нем механизм выживания — в любом масштабе, от заживления ранки на коже до спасения особей и целых видов. Разумеется, сотрудничество не обязано по своей природе быть мирным. Крошечные неудачи обеспечивают конечный успех.
Да, тащась за повозкой, оказавшись на краю существования, я начал это понимать…
Поглядите на меня, вкушающего плоды размышлений.
Рейк, что ты творишь?»
Мозолистая рука сомкнулась на оставшемся запястье, подняла с земли; его тащили вперед, к повозке.
— Бессмысленно.
— Это, — раздался глубокий, размеренный голос, — не имеет значения.
— Я не стою…
— Возможно. Но я намерен найти для тебя местечко в фургоне.
Дич хрипло засмеялся. — Просто оторви ногу, добрый господин, и оставь меня.