Данэя
Шрифт:
— Потому что не хотела ее прерывать, — ответила я.
— Не понятно.
— Я забеременела сознательно: хочу стать матерью.
— Опять не понятно.
— Попытаюсь тебе объяснить. Если сможешь — постарайся понять: я хочу родить ребенка. Своего, сама. И потом растить его.
— Зачем? Есть роженицы, неполноценные, и няни, тоже неполноценные, которые ни на что другое не способны. И они прекрасно справляются со своим делом. А ты, полноценная женщина, можешь целиком посвятить себя своему, не отвлекаясь на то, что они, к счастью,
— Мы просто не замечаем, чем расплачиваемся за этот порядок.
— Чем же?
— Утратой одной из самых высших человеческих радостей — общения родителей с собственными детьми. Которых сами родили, сами вырастили. С которыми возятся с самого их рождения — и от этого они становятся дороже всего на свете. Этим расплачиваемся.
— Разве ты не любишь своих воспитанников?
— Люблю, конечно. Но любовь к детям — чувство, необходимое не только мне, педагогам, детским врачам: всем, каждому человеку. И тебе.
— Так, так! Неужели ты считаешь, что дети, все дети, не окружены любовью? Не получают все, что возможно, чтобы гармонично развиваться? Разве человечество не отдает им самое лучшее, что имеет? Разве дети не дороже всего всем нам? Они наши общие дети, дети всего человечества!
— Нельзя, уважаемый профессор, любить всех сразу — не зная в отдельности никого. Это не та любовь — это любовь вообще: ее недостаточно. Дети фактически целиком переданы нам — педагогам: остальные почти не имеют к ним отношения. Мы, их воспитатели, действительно их любим, но нас слишком мало, чтобы отстоять их от того, что с ними делают — с нашим участием, к ужасу. Со спокойной совестью, уверенные в необходимости этого. И все остальное человечество так же спокойно допускает это.
— Это: отбраковка?
— Да, будь она проклята!
— Ты и твои единомышленники не отдаете себе отчет в пагубности того, чего добиваетесь! Природа не создала всех людей одинаковыми.
— Она создала их всех людьми: с человеческим сознанием и чувствами. С человеческой душой.
— Душа — это мистический бред: годится лишь для плохой поэзии. Человечество исходит их реальных различий интеллектуальных потенциалов конкретных индивидуумов и соответственно определяет каждому его функциональное место. Это обеспечивает максимальную результативность деятельности всего человечества.
— Перепевы эпохи кризиса! Он кончился. И отнюдь не благодаря тому, что ты и другие продолжаете утверждать. Сейчас подобная жестокость уже не имеет оправдания.
— Вам мало того, что вы добились? Мечтаете совсем прекратить отбраковку?
— Это было нашей целью с самого начала.
— И возврат женщин к рождению детей — средство ее осуществления?
— Да, — хотя не только для этого. Я уже говорила тебе.
— Ну, так, подведем итог: твоя беременность — не случайность, а преднамеренный, обдуманный акт осуществления вашей программы.
— Да: кто-то должен
— Мне все ясно.
— Наш разговор закончен?
— Почти. Позволь только задать тебе только кое-какие вопросы, интересующие меня как генетика.
— Пожалуйста.
— Благодарю. Кто отец ребенка? Ты понимаешь, что меня интересует?
— Не знаю.
— То-есть?
— Возможных отцов достаточно много.
— Исчерпывающий ответ! И какой же генотип ребенка ты можешь ожидать?
— Вы его — всегда заранее определяете?
— С не сопоставимо большей вероятностной надежностью, чем в твоем случае. Оптимальный подбор пар производится нами, как ты знаешь, после тщательного анализа с помощь специально только для этого предназначенного суперкомпьтера.
— Почему же тогда все дети не рождатся достаточно способными?
— Потому что это — абсолютно невозможно. И ты это знаешь. Зато мы обеспечиваем максимум одаренных, возможный на сегодняшний день. Исключение подбора повлечет за собой потомственную деградацию. Аргумент этот — против тебя. Тебе есть над чем подумать. У меня на сегодня все.
Он сам вызвал самоходное кресло для меня.
Несколько дней Йорг не связывался и не встречался со мной. Я провела их в тревоге: мы гадали, что он предпримет.
— Рассчитывал, что от неизвестности у тебя сдадут нервы? — спросила Эя.
— Должно быть. Но когда, наконец, вместо радиовызова он появился сам рано утром в моей школе, в его поведении не было и следа враждебности.
Дети делали зарядку. Я, как всегда, сидела возле площадки — наблюдала. Потом внезапно, еще не видя, почувствовала его присутствие и вздрогнула. Как сегодня.
— Ну что ты, сестра! Нельзя же так: разве ты меня боишься? — улыбаясь, сказал он.
— С чего ты взял?
— Конечно: отчего ты должна бояться? Доброе утро!
— Приятное утро, сеньор.
— Я хотел бы с тобой поговорить.
— После завтрака. За это время я вызову себе замену — практикантка еще неопытная.
— Хорошо, я приду после завтрака.
— Зачем? Лучше останься — понаблюдай за детьми. Разве это не доставляет тебе удовольствие?
— Я не против, — согласился он сразу.
Он как-то задумчиво смотрел на детей.
«Смотри, смотри!», думала я. «Это тебе полезно: может быть, что-нибудь поймешь».
После зарядки дети подошли к нам. Я его им представила — он только молча кивнул им головой в знак приветствия.
…После завтрака состоялся наш второй разговор.
— У нас обоих было время подумать, сестра.
— Над тем, что ты назвал аргументом против меня? Я и тогда могла сказать, что ты прав…
— Вот видишь, ты и сама это признала.
— …но — всего лишь частично. Это еще не вся правда и не единственный императив. Подожди спорить, — сперва ответь мне вот на какой вопрос: не хотелось ли тебе погладить кого-нибудь из детей по головке?