Данэя
Шрифт:
Я, видимо, застала его врасплох этим вопросом: ему явно не хотелось признаваться, что подобного желания у него не появлялось.
— Нет! — все же вынужден был сказать он.
— Вот видишь! Значит, у тебя нет любви к ним — ты не можешь дать им и капли ласки. А у нас любовь к детям является непременным условием возможности заниматься ими.
— Не понимаю, что ты этим хочешь сказать?
— Что непонятно: как, не любя детей, ты можешь иметь к ним отношение?
— Знаешь, тебе не удастся вывести меня из себя. Ты напрасно
— Помочь? Вы только не мешайте!
— Нет уж! Мы и так — слишком долго вам нее мешали как следует. Но дальше — нет! Не надейтесь. Слишком много вам удалось натворить. Теперь и вы, и мы подошли к пределу. Вы добиваетесь своего, воздействуя на эмоции людей — и только на них. Мы обратимся к их разуму: а разум современных людей сильней их эмоций. Объясним, какой вред вы уже успели нанести и нанесете еще, если вас не остановить сейчас. Мы в состоянии это сделать — большинство за нас. Вспомни: поддержали ли люди Лала?
— Его еще не поняли.
— Даже вы не поддержали его. И если бы мы проявили настойчивость, вся Земля проголосовала бы за объявление ему бойкота. Но мы понимали, что каждый может заблуждаться — дали ему убедиться в собственной неправоте. Ну, и что же? Он понял и, вернувшись из Малого космоса, больше не заикался о прежнем. Он был разумным человеком: вместо того, чтобы продолжать упорствовать в своем заблуждении, занялся поистине великим делом — полетел осваивать новую планету. Последуйте лучше его примеру!
«Лал уступил вам? Плохо вы его знаете!» — я вспомнила, как он привозил вас перед отлетом. Но ничего Йоргу не сказала: это был не противник, с которым спорят — враг. Я видела, что он меня щадить не станет. Но знала, что этот враг, к несчастью, гораздо сильней меня.
— Вот тебе альтернатива: или прекращение беременности, или наше требование бойкота тебе. В результате его мы не сомневаемся. И ты — тоже.
Я молчала: да, не сомневалась.
Значит, этот упырь хочет убить моего ребенка, которого я ношу под сердцем! Эя, сестра, знаешь ли ты, что такое чувство ненависти? Я вот — знаю. И знаю, как можно хотеть убить человека.
Да, человека. Если бы он был волком, это было бы не так страшно. А он был наделен разумом, и немалым. Он понял гораздо больше, чем я предполагала, но по-своему — чтобы обратить против меня.
— Угроза бойкота не может устрашить тебя. Еще бы: ты приносишь себя в жертву вашей великой цели — и уже заранее видишь себя в героическом ореоле. Но ты подумала, что тебе придется пожертвовать не только собой?
— Я за все готова ответить одна.
— Ты еще не поняла. Ты думаешь о враче, которая помогала тебе? Нет — не она.
Не она? Кто? Не отец же ребенка — его и не знают, и обвинить не в чем. Йорг молча смотрел на меня и улыбался. Зловеще. Уверенно.
И вдруг будто током пронзило: Ли! Мой дорогой
— Тебе не жалко его? — спросил Йорг, который, казалось, прямо читал мои мысли. — Нет? Чего же стоит тогда твоя любовь?
— Я запрещу ему сама общаться со мной: скажу, что так нужно.
— Не поможет, Ева: он любит тебя — он никогда от тебя не отречется. Любовь самое высокое и самое сильное чувство, не правда ли? — Много, слишком много он, оказывается, понял. — Ты не подумала о нем раньше? Странно. Ну, подумай теперь. Завтра утром жду твоего ответа. Я даю тебе шанс, и если ты им не воспользуешься, то винить за последствия сможешь лишь себя. До свидания! — И он быстро ушел.
День тянулся томительно долго. Я продолжала заниматься делами, машинально, и непрерывно думала: как быть?
Наконец, вечером, когда дети были уложены, мы собрались вместе. Никто ничего предложить не мог — я должна была решать одна. Постепенно подруги разошлись.
Ну, и ночка же была! Я лихорадочно думала, искала выход: как сохранить ребенка и одновременно не погубить Ли? Как, как??
Зачем же я тогда спасла Ли, если способна сломать его жизнь сейчас? Имею ли право на это? Ведь ребенок еще не родился — а Ли живой, сознательный. Лучший космический спасатель Земли — что ждет его на очень долгие годы?
Если бы не он, я бы не дрогнула. Но я, действительно слишком сильно любила его. Видимо, больше того дела, за которое боролась, — ради которого хотела родить ребенка и была готова испытать бойкот. Одна.
И вот — не выдержала, сдали нервы: к утру я уже была готова. Не сообщая ничего своим, связалась с врачами из комиссии и сказала, что хочу с ними немедленно встретиться.
Они все ждали меня в поликлинике, — Йорга среди них не было.
— Подруга, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе исправить случившееся? — спросил один из них.
Я не могла ответить: да, горло сдавило. Кивнула головой.
— Хорошо. Сделаем.
— Только немедленно, — прохрипела я, — пока я не передумала.
В сопровождении двух из них меня доставили аэрокаром в наш импланторий. Там хирург, занимающийся имплантацией зигот роженицам, произвел аборт. Операция прошла быстро — хирург был опытный: аборты роженицам иногда делать приходилось. Гинекологи из комиссии зачем-то тоже присутствовали при операции.
И все! Пусто стало, как будто мне не матку опустошили — душу. Я словно сломалась: не могла ни говорить, ни есть, ни спать. Неделю держали меня в клинике на электросне и внутривенном питании. Восстановили мне физическое состояние, а душевное — только Йоргу пожелаю того же!