Данэя
Шрифт:
– Ну что? – спрашиваю тех, кто был хоть в чем-то со мной согласен. – С этими будет то же самое?
– А что?
– Знаете, друзья, воткнул бы я вам кольца в нос и перья в голову, да раскрасил бы тела поярче. Совсем натурально выглядели бы!
– Что мы: первобытные дикари?
– А кто же? С вашими взглядами можно спокойненько снимать скальп с живого человека.
– Но мы сами-то этими опытами не занимаемся, – отвечают инженеры.
– Но вы же видите – и молчите.
– Ну, и ты: видишь – и молчишь!
Как
Всё полноценное население станции собиралось вместе только по четвергам: на пир. Мало подходящий момент, но другой возможности не было: когда до меня дошла очередь произнести тост, я высказал им всё, что думал, и потребовал прекратить бесчеловечные опыты. Что тут началось! Но большая часть инженеров, не ожидавших, что я решусь на подобное, встала на мою сторону.
– В космонавтах всегда было больше человеческого, чем в живущих на Земле, – заметила Ева.
– И даже два генетика присоединились ко мне. Мы изолировали остальных генетиков от неполноценных – вновь прибывших и уже используемых, прекратили проведение над последними болезненных опытов.
– И что было потом?
– Мы послали радиограмму на Землю с сообщением об этом и призывом прекратить опыты над ними повсеместно. В ответ пришло распоряжение инженерному персоналу прекратить несогласованные действия, а мне – приказ на спасательный полет. Не выполнить его я не мог – тем более, что сам уже перехватил “SOS”.
Пока летал, с Земли на “Дарвин” прилетела смена. Всех инженеров и несколько генетиков вызвали на Землю. Вызов получил и я.
– Значит, собираются судить?
– Пусть: у меня будет, что сказать на суде. Я знал, что так и кончится: всё, что увидел и услышал – записано, и с записью я никогда не расставался. Ты перепиши её, Капитан – пригодится.
– Безусловно!
– А что на Земле?
Дан рассказывал – и одновременно думал, что события вот-вот могут заставить его выступить по всемирной трансляции – объявить открытую войну Йоргу. Суд над Ги превратится в суд над тем, что породил кризис.
Но хватит ли сейчас сил победить? Учение Лала только начало проникать в сознание людей. Много тех, кто отказывается принимать его; ещё больше – неимоверное количество – тех, кого это совершенно не интересует. Как мало ещё тех, кто пойдет с ними! Но ждать, когда они составят ощутимое большинство, не удастся: поток нарастает – ничего не поделаешь.
– А как твои дела? – спросил он Еву.
– Всё то же, всё так же! – с досадой сказала она. – Скорей бы родила Лейли!
– Не раньше положенного.
– А пока они выжидают. Мы собрались после концерта Лейли – я спросила: “Ну, что? Видели? А мы?” Они – отводили глаза. И когда я говорю с каждой о рождении ребенка, глаза тоже становятся грустными. Страх после того,
– Ты о чем, мама Ева?
– Потом, Ли.
“Потом!” Слово, которое может быть страшным. Появление матерей должно быть не потом, не после начала открытия открытых выступлений по всемирной трансляции. Ближайшие результаты их очень неопределенны: противники могут одержать верх на первых порах и добиться запрета рождения детей полноценными женщинами. А это ведь главное сейчас! И с этой точки зрения бунт, устроенный Ги, был преждевременным.
Суд, однако, не состоялся: Ги был срочно вызван в Космос – лететь на сверхпредельной скорости, на что пока из-за выхода из строя Ли был способен только он, космический спасатель №2.
Теперь до начала суда, который были вынуждены отодвинуть, Лейли успеет родить. И если всё же запрет на рождение будет принят, то несколько женщин-педагогов, которые успеют решиться (если успеют!), смогут отказаться от аборта, потому что запрет придет после того, как они забеременеют. И можно будет бороться за право их самим растить своих детей.
Сейчас роды Лейли – самое главное, первостепенное. А перед этим – ещё премьера “Девы рая”: Дана особенно беспокоила в ней сцена покушения на самоубийство – борьба, толчок, падение Гурии.
Снова спектакль. Опять набитый до отказа счастливцами зал театра. Полные голографические зрительные залы. Включенные экраны всей Земли.
Гаснет свет, и начинает звучать многоголосый хор: “Джерихон, Джерихон!” Псалом американских рабов-негров.
Двое, Он и Она, смотрят старинный фильм – “ Хижина дяди Тома”. Плантатор с грубым лицом издевается над своим рабом, который явно превосходит его интеллектуально.
– Какая мерзость! – возмущается Она. – Как только такое могло существовать?
– Удивляешься этому? А меня больше удивляет другое.
– Что именно?
– То, что нечто подобное может существовать сейчас.
– Сейчас? Что имеешь ты в виду?
– То, что ты знаешь и не удивляешься. То, что существуем мы – полноценные – и они – неполноценные: что даже хуже рабства, потому что раб мог освободиться.
– Но они же умственно неполноценные. Они примитивны, тупы и совершенно бесчувственны.
– Нет! Нет!!! Они примитивны? Да: их же почти ничему не учили. Но не бесчувственны – нет! Я знаю: я это совершенно точно знаю.
И начинается рассказ Его: они сидят на платформе у края сцены в пятне света среди темноты. На другой платформе появляется тоже Он – Поль, в своем блоке. Ночь.
Звучит рассказ о том, как Он – ученый, приблизившийся к невероятно огромному открытию – сверхнапряженной работой доводит себя до полного психического истощения. Необъяснимая тревога, бессонница мешают ему быть одному. Он делает радиовызов.