Дар памяти
Шрифт:
Она захлопнула книгу, положила ее на колени и вздохнула, рассматривая листок в своей руке.
Кажется, она действительно сделала что-то не так. Какая была у нее цель, когда она сделала свое сенсационное заявление вечером? Разоблачить Мартину? И устыдить, ага - смешно! И чего она добилась тем, что ее разоблачила? Как будто от этого Мартина побежит сейчас отдавать свою кровь! Тот же Джафар сколько раз говорил, что думать надо минимум на три шага вперед. «Не на один, дорогая девочка, иначе ты никогда не реализуешь свой потенциал. На три. И за каждым движением
Как же она забыла это все? Погрязла в своих несчастьях… и слишком больно было вспоминать учителя, ушедшего в ту ночь, когда она вышла из комы. Показалось ли ей, что Джафар стоял рядом с ней в той темноте? И… может быть даже, отдал свой последний год, чтобы она жила? Есть вещи, о которых можно только догадываться, но которые наверняка не узнаешь никогда. А она забыла, если не об этом даре, то о всех трудах, которые он вложил в нее, и обо всем, чем она была для семьи. О том, что ее родили в любви и несмотря на все трудности, хотя тогда уже было понятно, что семья будет тем беднее, чем больше детей. О том, как мама обнимала ее, вернувшись из ссылки, - первее всех и дольше всех, прижимала так, что, казалось, не оторвать. О том, как папа умолял водителя-маггла ехать быстрее, когда вез ее в город с раздробленной ногой. О том, что Ромулу и Грегори… что?
Эухения остановилась в недоумении. Она совершенно не могла вспомнить, что они сделали для нее. И когда.
Не удалось ей это и через час. Время перевалило за полночь, и в комнате стало ощутимо холодно. Эухения набросила согревающие чары, отправила книгу обратно на полку и собиралась было уже лечь спать, когда в дверь тихонько постучали.
Сердце Эухении затрепыхалось. Ромулу вряд ли бы пришел так поздно.
Это и вправду оказался Гжегож.
Он вошел в комнату медленно, задумчиво рассматривая ее, как будто ожидал найти в слезах или в состоянии намного худшем.
Вы неплохо справились, - сказал он наконец.
Я всегда справляюсь неплохо, - отрезала Эухения. – О чем вы думаете, приходя ко мне в такой час?
О том, что очень удобно быть вашим целителем и жить с вами в одном коридоре. Я имею бесконтрольный доступ к вам в любое время суток.
Эухения вспыхнула.
Зачем вы пришли? – спросила она. – Если вам некуда сливать накопившийся яд, можете предложить его Эухенио в качестве ингредиента.
Гжегож, против ожидания, промолчал. Он прошел по комнате, зажег по пути пару погасших светильников, потрогал традесканцию. И только после этого заговорил. В его голосе звучала горечь.
Я пришел, потому что вообразил, что нужен вам. Потому что вообразил, что вы хотите исцелиться. Но вижу, что вы на это опять не настроены. Вы сами затягиваете свое лечение, Эухения, почему? Что вы потеряете, исцелившись? Что останется в этой комнате, когда вы вновь выйдете наружу?»
«Покой», - подумала вдруг она. И вздохнула. Покой. Она здесь не нужна в течение дня почти никому, а в лаборатории нужна всегда и всем. Ромулу прав. И, должно быть, адская жизнь, как у главы рода, у мамы –
Я не могу вспомнить слишком многое, - сказала она.
Гжегож, опустившись в кресло, соединил ладони и пристально посмотрел на нее.
Что именно не можете?
Я знаю, что Ромулу и Грегори что-то сделали для меня. Что-то очень важное.
Гжегож кивнул.
Я думал об этом всю дорогу сюда. Похоже, что часть ваших воспоминаний заблокирована. И мне нужно понять, насколько эта блокировка сильна.
Эухения ахнула.
Вы что, опять собираетесь лезть ко мне в голову?
Если бы это не было единственным шансом, уверяю вас, я бы не подумал об этом.
Она фыркнула:
Почему? В первый день нашего знакомства вы сделали это без всяких церемоний.
С первого дня многое изменилось, - Гжегож перевел взгляд на ладони и потер их друг об дружку.
Что именно изменилось?
Тогда вы не были мне так дороги, - сказал он спокойно, вновь посмотрев ей в глаза.
Наступило молчание, не неловкое, как могло бы быть между ними когда-то раньше, но все равно тяжелое. Оно длилось, пока в коридоре вновь не послышался смех.
Гжегож среагировал мгновенно, бросив на дверь заглушающее.
Жена вашего брата, кажется, перебрала спиртного.
Рита?
Не слишком счастливый брак, не так ли?
Вы столько знаете о моей семье, но никогда не рассказываете о себе.
А что вы хотите услышать? Эухения, - Гжегож встал, - черт возьми, то, чем мы занимаемся сейчас… Я расскажу вам все, что вы захотите, но потом. Сейчас вам все равно придется принять это решение. Или… не принять.
Она вздохнула.
Вы… собираетесь смотреть все?
Все, включая ваши сексуальные приключения и детские походы на горшок.
Хорошо. Вы можете поклясться, что все равно будете лечить меня, если увидите в моих воспоминаниях что-то, что оттолкнет вас от меня? И что все это останется между нами.
Гжегож замер.
Что? – Он помолчал минуту. – Моей клятвы целителя вам недостаточно?
Разве она является магической?
Нет, разумеется, нет. Что ж, клянусь магией моего рода, нет… так будет лучше – клянусь здоровьем моего отца, что не отступлюсь от вашего лечения. Хотите что-то еще более серьезное? Нерушимый обет?
Он выглядел очень бледным. Эухения покачала головой.
Не стоит.
И выпалила быстро, чтобы не передумать:
Я согласна. Согласна на все.
К утру Гжегож сдался. Сеанс проходил в его комнате, чтобы не беспокоить Полину Инессу, и к семи часам ряды бодрящего, выстроенные у кресла, в котором сидела Эухения, значительно поредели.
Несмотря на то, что Гжегож действовал очень осторожно и причинил ей боль только один раз, когда, видимо, пробовал пробиться через блок, Эухения чувствовала себя измученной.