Дар памяти
Шрифт:
Ужасно, просто ужасно, - вновь перебил его мысли голос Эухении. – Ни вправо, ни влево, только около замка, и даже на поле, хотя оно нам принадлежит, мне принадлежит, черт побери, выйти нельзя! По озеру на лодке не прокатиться.
А, она об охранных чарах…
Да, нелегкое дело, - согласился он.
Эухения резко остановилась.
С тобой что-то происходит, - сказала она. – Ты весь в себе. Что происходит, Ромулу? Скажи.
Он вздохнул, совершенно не понимая, что отвечать. Я чувствую, что совершил и продолжаю совершать ужасную ошибку? Я чувствую себя растоптанным и в то же время понимаю, что лучше так, чем без него? Что когда я смотрю на него, когда я ощущаю на себе его руку, когда я слышу его голос, чувствую его запах, для меня вообще больше ничего уже нет, кроме него?
Ромулу почувствовал, как его начинает трясти.
Я уже начала думать, что
Ромулу усмехнулся. Он думал, что дошел до крайней степени отчаяния, когда Эухения чуть не погибла и впала в кому, и после, когда рассорился с братом, но те дни, которые последовали за его расставанием с Северусом после нападения Марты, стали настоящим адом. Разговор с Эухенией в вечер после чтения завещания, казалось, помог ему, но едва Ромулу вышел от нее, как его снова накрыло. Эухения ведь не знала и малой части того, что он знал о Северусе. Она могла говорить все, что угодно, но верить Пожирателю!.. Достаточно вспомнить то, что рассказала о своем отце Мартина. Обсуждать же с сестрой все это еще раз, и тем более открыть ей правду, у Ромулу не хватило духу. Быть может, он не поговорил с ней, потому что не сдержись она и напомни, например, о том, что Северус был среди тех, кто пытал крестного, он не вынес бы еще и ее негативной реакции ни в свой адрес, ни тем более в адрес Северуса. Всего случившегося уже было достаточно.
Конечно, Ромулу аппарировал домой по вечерам. В Лондоне все напоминало о том, что до Северуса чуть ли не рукой подать. Кухня напоминала о совместном ужине, спальня – о просмотре кино. Вид из окна – о сексе под деревьями, о самой большой близости в его, Ромулу, жизни, о близости, которая также закончилась самым большим ужасом. Здесь, в Толедо, Рита не трогала его. На самом деле она давно уже оставила попытки взаимодействовать с ним как-то больше, чем дружески. Он понимал, что под ее внешней доброжелательностью таится большая боль, но он не мог теперь заниматься этой болью, как сделал когда-то, – его собственная была слишком велика. И когда почти каждый вечер на неделе Рита, несмотря на то, что явно уставала в аврорате, уходила на охоту с доньей Мирой, Ромулу, осознавая все свое малодушие, говорил: «Да, если ты хочешь этого… если это тебе необходимо». Он бы не удивился, если бы охота оказалась враньем, но он не хотел думать, чем бы Рита могла заниматься вместо этого. Не хотел думать не потому, что Рита могла бы изменять ему, нет, он был уверен, что нет. Но потому, что если это не было охотой, значит, это было еще чем-то более опасным, и на это ее не толкал никто другой, кроме него. И все эти ее попытки освободить пространство были в конечном итоге бессмысленными, потому что, проводив ее, или вернувшись уже в пустую комнату, он торопливо давил в себе муки совести и снова сбегал из дома - аппарировал в Фуэнтэ-Сольяда и там садился, свесив ноги, на парапет над озером, или уходил на единственно огороженный чарами кусочек берега, под сосны, и, устроившись по-турецки на песке, до самой темноты смотрел на подернутую мелкой рябью воду. Смотрел и думал про Северуса. Мучительные попытки оправдать, неверие самому себе, бесконечное прокручивание в голове диалогов… То ему казалось, что он нашел подходящий повод для оправдания, например, что тогда в резне в переулке Северус явно защищался и даже спас Риту, и что именно ему принадлежали те рецепты, по которым делались лекарства для Марии Инессы, а плохой человек не стал бы делать лекарства, и все казалось таким логичным, и все становилось на свои места, то вдруг какой-то, словно бы нечаянно закравшийся в его голову, аргумент разбивал все его доводы в пух и прах, так, что не оставалось даже тоненькой ниточки надежды, и в этот момент озеро казалось единственным, что способно было принести облегчение, казалось самым лучшим выходом. Он не знал, каким чудом удержался на краю. Быть может, мысль о том, что Мария Инесса и Эухения не должны потерять большего, остановила его. Его долг сына и брата продолжать жить и встречать все, что придет, с высоко поднятой головой. Вильярдо трусливы, но он не станет самым трусливым Вильярдо, он выдержит всю свою боль, как выдерживают ее другие. В конце концов в четверг Мартина остановила его на лестнице, сжала руку, и он разрыдался на ее плече, и ему полегчало. Собственно, с четверга как будто начался подъем. Северус оправдывался почему-то гораздо быстрее, гораздо логичнее и чаще. А потом,
Теперь, когда Эухения говорила о Рите, воспоминания об этом кошмаре всплыли в его голове, и Ромулу вдруг почувствовал, что его чаша переполнилась. Что когда раздирает так, единственный способ вынести все – сказать правду, и пусть все горит огнем.
Нет, все не так… - возразил он, чувствуя, как внутри нарастает какое-то ощущение правильности пополам со злостью.
– Я не был с ней несколько недель. И я бы не смог с ней быть. Да, я с ним, - добавил он с вызовом, вскидывая голову. – Я с ним, и это вряд ли изменится.
Мне плевать, что вы все сразу поймете про то, что я снизу. Плевать. Плевать.
Эухения, успокаивая, накрыла его руку своей.
Все очень сложно, да?
Нет, это совсем не сложно, подумал Ромулу, и вы увидите это, особенно когда вам всем станет известно, кто это такой. Здравствуйте, позвольте вам представить Пожирателя, из-за которого ваша дочь и сестра лишилась магических сил.
Это потому, что он маггл?
Нет, - он усмехнулся, - все еще хуже.
Он что, беглый каторжник?
Нет конечно! Он учитель.
Женат?
Нет, все-таки лучше не спрашивай, - сказал Ромулу. Он чувствовал одновременно и силу от того, что решился рассказать об этом, и что-то похожее на ужас от того, что творил.
Ладно. А что ты скажешь крестному?
Даже не знаю, Хен. Я уже давно не был на исповеди, и, по правде говоря, не представляю, как на нее идти. Поэтому сейчас моя задача – не попадаться крестному на глаза.
Но рано или поздно тебе придется объясняться с ним и с Ритой, - с тревогой заметила Эухения.
Я знаю, - с досадой ответил Ромулу. Он и сам ощущал тревогу, и весь внутренне сжимался, думая о Грегори. Нет, крестный никогда не вредил ему, наоборот, делал для него все, что мог, лишь изредка одним-двумя словами напоминал о долге перед семьей, и совершенно ясно, что это было вызвано заботой. Кроме того, Ромулу никогда не слышал от него гневных отповедей в сторону Эрнесто, хотя, вероятно, тоже принимал его первые исповеди, да и Ромулу тогда ему рассказал. Возможно, это мнение – что крестный ненавидит гомосексуалистов – возникло из-за того, что все они знали про то, что на самом деле случилось с ним в плену, возможно, казалось само собой разумеющимся, что после этого подобные отношения можно только ненавидеть. Или, возможно, когда-то давно Грегори все-таки сказал что-то по их поводу, но в жизни Ромулу было слишком много событий (все время от чего-то бегая, он очень старался, чтобы в ней было много событий), чтобы вспомнить, что именно и когда именно, сейчас. Но, Ромулу чувствовал, даже если забыть о гомосексуальной составляющей, известие о его связи с Пожирателем, пусть бывшим, станет для крестного большим ударом. А Ромулу было бы проще перенести гнев, чем боль.
Тем более если это боль человека, который был для него больше отцом, чем собственно отец. В этом-то и была разница, усмехнулся про себя Ромулу. Леонардо огорчали только болезни детей, ему было все равно, что они чувствуют. Он любил их, но, как правило, прятал голову в песок, если речь шла о чем-то серьезном. Крестный никогда бы так не поступил.
Вынырнув из мыслей, он заметил, что Эухения все еще смотрит на него, словно ожидая чего-то.
Вот поэтому я сначала поговорю с мамой и Ритой, - сказал он.
Мне кажется, это очень хорошая идея, - согласилась Эухения. – Только сначала все-таки с Ритой, это в первую очередь ваше внутрисемейное дело, - не удержалась она от напутствия.
Ромулу только вздохнул про себя. Он покачал головой, сам не понимая, что хочет этим сказать. Эухения кивнула. И он в который раз почувствовал ту связь, которая была между ним и сестрой. Слова были, на самом деле, не важны.
Он попрощался и уже хотел было дизаппарировать, когда та же связь остановила его.
Что-то не так, - сказал он, вернувшись к Хен.
Та подняла голову.
Я не знаю.
Что-то еще случилось? Вы поссорились с Гжегожем?
Эухения покачала головой.
Нет. Все хорошо. Но это-то меня и пугает. Я словно чувствую какую-то тень, что-то неуловимое. Я давно это чувствую. Еще до Марты. Словно кто-то стоит за моим плечом, - она сглотнула, - и выжидает. А в последнее время это сделалось сильнее, острее. Ты этого не замечаешь?
Нет, - ответил Ромулу, думая, что не удивительно и почувствовать, при такой-то дерьмовой жизни. – Ничего такого.