Дар Прозерпины
Шрифт:
«Виктор, вот ты хочешь спасти человека, а знаешь ли ты о том, что из-за него твоя бухгалтерия в прошлом месяце вовремя не получила денежный перевод?»
Подольский немало удивился, но подумал: «Так это ж не я, а бухгалтерия. Да и чего это вдруг из-за какой-то чепухи мы не должны спасать человека». Стоило ему об этом подумать, как тот же вкрадчивый голос шепнул:
«А знаешь ли ты, о Великий помощник Предвестника, что именно из-за него ты получил полгода назад бандероль на месяц позже положенного».
«Да я, собственно, и не задумывался как-то…»
«Напрасно, напрасно. Вот если бы
«И это все из-за этого самого человека?»
«Ага, из-за него самого!»
«Вот зараза! И этого прощелыгу я должен спасать?!»
«Да никому ты ничего не должен!» – поддакнул голос Иванова.
Виктор Подольский, к изумлению попутчиков, вдруг изменил свое мнение относительно истинно христианского поведения и сказал:
– Ребята, может, все-таки черт с ним, у нас и так мало места в лодке, а этот – вон какой упитанный, с ним мы до холма не догребем. Да и стар слишком, на веслах не устоит.
Кривуля, изначально настроенный против идеи спасать кого-либо, горячо поддержал Виктора. Лишь Миронов все выгребал и выгребал суденышко в сторону терпевшего бедствие. Но тут чей-то знакомый голос, будто где-то совсем рядом, мягким тембром пропел ему на ухо:
«Любишь менять деньги по выгодному курсу?»
«Ага», – мысленно честно признался Миронов.
«Помнишь обменный пункт на Главпочтамте?»
«Помню, конечно».
«Ну и как тебе он?»
«Отличный обменник, побольше бы таких».
«Ну, так знай, что из-за этого человека тебе больше не удастся менять деньги по выгодному курсу».
«Это почему же?»
«Да очень просто, его закрыли. И распорядился об этом именно он».
«Не может быть!»
«Все может быть, в этом мире все может быть».
Миронов вдруг перестал грести в сторону утопающего и вслух произнес:
– Да ну его, пусть, действительно, сам доплывает, до холма-то здесь совсем ничего, чуток осталось. Лучше давайте женщину какую-нибудь подберем, что ли. Все-таки более благородно. А если этого спасешь, что за поступок? Вот женщину – другое дело. Это будет уже подвиг. Может, и медаль дадут.
Подольский и Кривуля с ним согласились, и лодчонка, снова изменив курс, двинулась к холму. Олег Петрович Потапов, сначала было обрадовавшийся, теперь неистовствовал и проклинал пассажиров лодки на чем свет стоит. Вот негодяи! Вот мерзавцы! Но делать нечего. Еле шевелящимися руками и стынущими ногами он стал разводить воду, медленно двигаясь в направлении берега. А может, все-таки хватит сил и он не утонет? Ведь надежда есть всегда…
Шкаф с Иваном Ивановичем и Львом Фрумкиным на борту медленно дрейфовал по течению реки. Иногда устремлялся, подхваченный струей, иногда его движение и вовсе стопорилось, когда он попадал в противоток. Внимание почтальона привлекли крики, доносившиеся откуда-то издалека. К изумлению, он узнал голос Олега Петровича
– Где-то тонет человек, – сказал он.
– Ну а тебе-то что? Мало ли кто сейчас тонет! – ответил Иванов.
– Тонет много людей, но этого мы можем спасти.
– В своем ли ты уме, Фрумкин, Глашатай, Предвестник? Посмотри, на чем мы плывем. Знаешь, как это называется?
– Как?
– Подручное средство, вот как. Шкаф – не яхта или корабль! Куда нам сейчас третьего, сами еле держимся.
– И все же нам надо спасти этого человека. Если не спасем, совесть потом заест.
Иван Иванович нахмурился, принял недовольную позу и скрестил на груди руки.
– А знаешь ли ты, о почтальон, что это твой начальник, который и палец о палец не ударил, когда была возможность повысить тебе зарплату?
– Ну и что?
– А знаешь ли ты, о Лев Фрумкин, что из-за него ты сидишь на своей должности вот уже десятый год подряд и повышения тебе не дождаться по крайней мере столько же?
– Каждому – свое. Мне моя работа нравится.
– Как видно, ты упорный малый, но глупый. Хорошо, ну а знаешь ли ты, что Олег Петрович Потапов о тебе рассказывает за глаза?
– Нет. И знать не хочу.
– А напрасно. Прямо-таки очень зря. Ведь если бы ты захотел об этом узнать, услышал бы о том, что ты, товарищ почтальон, никому не нужная шестерка, туп как валенок и прост как три копейки. И это далеко еще не все. Список можно продолжать.
– Иван Иванович, вы можете говорить все, что вам заблагорассудится, но этого человека я обязан спасти.
– Запомни, о почтальон, ты никому ничем не обязан. Кроме, конечно, своего начальства, да и то только девять часов в сутки, по будням, с часовым обеденным перерывом, ибо именно столько длится рабочий день. А сегодня, кстати, что у нас? А ну-ка вспомни! Сегодня – воскресенье, так что этого человека ты не только не обязан спасать… но и… но и… Короче, можешь не спасать. Если честно, он бы на твоем месте ради какого-то почтальонишки и пальцем не шевельнул.
Фрумкин пожал плечами:
– Плохой он или хороший, мне все равно. Недостатки есть у каждого, но это еще не повод для того, чтобы отказать человеку в спасении… Если возникнет необходимость, мы с моим начальником поговорим об этом потом.
После этих слов князь духов лжи Пифон пустился в замысловатые рассуждения о добре и зле, о начальниках и подчиненных, о долге и спасении, но Фрумкин перестал его слушать и, знай себе, подгребал позаимствованной из шкафа створкой в направлении тонущего Олега Петровича. Иван Иванович, видя, что Фрумкин его игнорирует, с новыми силами принялся увещевать бедного Предвестника:
– Ну вот, ты меня не слушаешь. А напрасно, между прочим. Сам подумай, ты его вытащишь, а он, может быть, тебя уволит через месяц. (По секрету сказать, так оно и будет, через месяц, нет, даже раньше, ты на почте работать уже не будешь.)
– С чего бы это?
– Как – с чего? А ты поставь себя на его место. Оказаться в таком положении… перед подчиненным. Я имею в виду, в таком зависимом положении… Нет, ну вы только посмотрите, начальник зависит от какого-то слабоумного почтальона, о котором сам рассказывал, что он туп как валенок и прост как три копейки. Ну, куда это годится! Нет, Фрумкин, так определенно дело не пойдет… Ты чего, в святые метишь? Но это, пардон, уже не удастся. Поздновато спохватился.