Дарители
Шрифт:
— Ты просто дура! — он повернулся и вышел из комнаты. Наташа услышала, как он открыл в ванной воду. Через минуту громко хлопнула входная дверь. Наташа улыбнулась и закрыла глаза, оставаясь наедине с самой собой. Он даже не взглянул на картину, не взглянул… Наташа вдруг поняла, что больше не боится его. Не потому, что он стал ни на что не способен — все навыки остались при нем, и он по-прежнему мог убить легко и спокойно, если сочтет убийство необходимым — не было только потребности в этом, сжигающего, иссушающего, доводящего до безумия голода. Не было темного волка. Волк теперь был в картине. И частично в ней самой.
Мы очень близко подобрались к чему-то… мне кажется, что мы уже дотронулись до него, и теперь оно нас не выпустит.
Да, Надя, ты была права. Оно вас не выпустит. Никого из вас. Очарование власти… ты и малейшего понятия не имела о том, что такое настоящая власть.
Нужно было взглянуть на картину, и Наташа попыталась приподняться, но тут же поняла, что у нее ничего не получится. Тогда она, все еще продолжая улыбаться, закрыла глаза и перестала чувствовать время — оно текло где-то в стороне и было не интересно. Она не слышала, как хлопнула входная дверь, не чувствовала, как Андрей перевязывал ее, и открыла глаза только тогда, когда в руку ей вонзилась игла.
— Больно, — тихо сказала она, и Андрей нахмурился, бросая шприц на пол.
— Сейчас пройдет. Почему ты не хочешь сразу пойти в больницу?
— Потому что сейчас есть дела поважнее. Я ведь не при смерти, верно? Кстати, ты что-нибудь чувствуешь? Что-нибудь новое?
— Абсолютно ничего, — в его голосе проскользнуло тщательно скрываемое разочарование. — По-моему, ничего не изменилось.
— Да нет, ты теперь ампутант, Схимник. Теперь очень многое изменилось. Но сразу этого не поймешь — должно пройти несколько дней, может быть, неделя. Неужели ты не хочешь посмотреть на нее?
Рассеченная бровь Андрея вздернулась, и на широком лице появилась странная ухмылка, словно Наташа сказала какую-то пошлость.
— Хочу… но не думаю, что мне это нужно. Кроме того, я помню, как твои картины действуют на психику.
— А ты не смотри долго, — она протянула здоровую руку. — Помоги встать, мне тоже нужно… заглянуть в клетку.
Андрей наклонился и легко поднял ее на руки, потом повернулся туда, где стоял мольберт, и Наташа, со спокойствием опытного человека взглянувшая на холст, почувствовала, как его мышцы напряглись и задеревенели.
Картина была еще влажной, и оттого выступавший из ее глубины зверь казался особенно живым. Угольно-черный волк, ощерившись, летел навстречу смотрящему, распластавшись в прыжке. Раскосые, беззрачковые, холодные глаза смотрели с бешеным, безумным голодом, ловя взглядом из любой точки. Облачко взметнувшегося снега клубилось над задними лапами, из пасти вырывался пар. Казалось, холст прозрачен, как хорошее стекло, и волчья морда почти касается его поверхности изнутри — сейчас холст с треском прорвется, и хищник приземлится на пол комнаты,
Наташа, пока Андрей снова не опустил ее на пол, не сводила глаз со своей картины. За этот короткий промежуток времени она успела понять две вещи, которые для Андрея остались недоступны. Во-первых, волк на картине был определенно не весь. Чего-то не хватало — то ли в глазах, то ли в выражении хищной морды, то ли в легкости прыжка. Не составляло труда понять, куда это «что-то» подевалось, и теперь исчезли последние сомнения. Во-вторых, она обнаружила, что собственные картины на нее больше не действуют. Наташа смотрела на нее — и только. Все ощущения, которые она испытывала раньше, пропали.
— Вот и все, Схимник, — тихо сказала она, привалившись к стене. — Теперь и для тебя нет обратной дороги. Ты, как и мы трое, миновал точку возврата, и двигаться можно только вперед. «До» для всех закончилось, теперь есть только «после».
Андрей хмыкнул и сел рядом, тоже прислонившись к стене.
— Чего ты хочешь?
— Я? — Наташа повернула голову. — Не так уж много. Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Волжанск.
Его лицо осталось равнодушным, словно он ждал этого вопроса.
— Нет.
— Ты очень хорошо знаешь людей, которые мне нужны… Ты знаешь город. И ты хорошо подготовлен, — невозмутимо продолжила она, словно не получив никакого отказа. — Конкретного плана я тебе сейчас не скажу, чтоб ты себе голову не забивал. Я ведь не садист, Схимник. Я тебе время дам, хотя ты мне когда-то его не дал. Впрочем, даю я его не столько тебе, сколько Витке. С ней даже говорить не надо — видно, что ей с тобой хорошо, так пусть отдохнет — заслужила. В общем, все лето ваше. Ты мне будешь нужен в конце сентября. Как раз и в Волжанске все уляжется, подзабудется слегка.
— Что ты хочешь сделать в Волжанске? — осведомился Андрей со снисходительной усмешкой, внимательно поглядывая на ее перевязанное плечо. — Убить Баскакова?
— Убить — это слишком просто, — задумчиво сказала Наташа. — Умереть — это все равно что сбежать. А я не хочу, чтобы он сбегал. Я хочу, чтобы ему было очень плохо — так же плохо, как и нам. У меня есть время, чтобы все продумать, но кое-что я уже знаю. Вита говорила, у него там, кажется, дочка имеется?
Его взгляд полоснул ее по лицу, злой и в то же время заинтересованный.
— Она еще ребенок.
— Я представляю себе этого ребенка… лет четырнадцать-пятнадцать, избалованная маленькая блядь. Уж в любом случае не стоит никого из «Пандоры», большинства моих клиентов и наших с Виткой испорченных нервов! Впрочем, какая разница — я ведь не собираюсь ее убивать… я собираюсь, — Наташа вдруг сузила глаза, и ее голос начал срываться на крик: — Ты обещал мне! Ты еще не понял, что с тобой случилось, но ты поймешь и тогда… — она чуть привстала, приподняв вверх забинтованное плечо. — Ты видишь, что из-за тебя со мной случилось!