Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
Шрифт:
Я прорезался через земные толщи, рубил наотмашь. Летели головы, хлестала кровь. Крошились ноги, руки и сердца. Скалы рассыпались пылью. Скалы превращались в огненные вулканы.
Но вот я заметил одну голову, скатившуюся с плеч от взмаха моего меча. Сталь окрасилась свежей кровью. Новый труп. Я подошел ближе, вгляделся в черты лица… Старческое лицо с отвисшим подбородком — я узнал его и…
— …умер, мой господин.
Знакомый голос. Я открыл глаза. Темноту прорезало живое пламя свечей. Их отблески на потолке. Изуродованное шрамом лицо.
Микелотто.
Я пытался говорить, но получалось лишь хриплое
— Папа умер, мой господин. Ваш отец отошел с миром.
Мир рухнул, все погрузилось во тьму и… НЕТ!
Я пытался произнести хоть слово… но изо рта вырывался лишь тихий хрип.
— Что нам следует предпринять? Мой господин, мы ждем ваших приказов.
Я должен вновь обрести способность говорить. Еще четыре года, и тогда… владыка мира. Тогда можно и умереть, но не сейчас. Я не хочу… мне нельзя сдаваться. Черт меня побери, ГОВОРИ ЖЕ!
— За-пе-чатайте… покои…
Слабый дух жизни затрепетал в моей гортани.
Микелотто склонился ближе, к самому моему лицу:
— Я не слышу вас, мой господин. Извините. Что вы сказали?
— Запечатайте покои, — мой голос немного окреп.
Микелотто кивнул.
— Заберите все сокровища. Спрячьте. Ищите везде. Никому ни слова… о его смерти… пока его покои не опустеют.
Окрестности Пизы, 23 августа 1503 года
ЛЕОНАРДО
Мы прибыли в Рильоне, расположенный в излучине Арно, милях в четырех от Пизы. Я выбрался из кареты и потянулся, разминая спину и ноги. Вслед за мной вылезли Томмазо, Салаи и Никколо. Нас официально приветствовал некий капитан Гаудиччи, представительный усач с орлиным носом и отменной военной выправкой.
— В ясные дни, — сказал он, махнув рукой на восток, — у нас здесь отличный наблюдательный пост, врага видно издалека.
Я кивнул. Не представляю, зачем он высказал нам такую мысль; может, просто пытался завязать разговор? Оставив его реплику без комментариев, я молча протянул ему письмо от гонфалоньера, которое он внимательно — очень медленно — прочел, потом аккуратно сложил и вернул мне. В учтивом и любезном выражении его лица я заметил оттенок смутной подозрительности; почему, видимо удивлялся он, армейские средства должны тратиться на легкомысленный проект, придуманный каким-то художником и бумагомаракой? Поэтому, нацепив маску Надменного Гения, я потребовал предоставить нам возможность провести инспекцию фортификаций и речного русла.
Избранная мной тактика принесла хорошие плоды. После того как его начальное изумление стерлось, капитан дружелюбно ответил на мой повелительный тон. Исполнение приказов являлось для него делом естественным и понятным. Нам показали всю интересующую нас территорию, большую часть которой я отразил в своих записях и набросках.
В моих силах подправить замысел Господа — придать законченное совершенство замечательному творению Природы…
Мы пообедали в тихой и славной деревенской таверне. Несколько раз я просил капитана не использовать при обращении ко мне слово «господин», и наш усач наконец достаточно успокоился, чтобы высказать свои сомнения по поводу нового проекта. Его речь прозвучала исключительно логично и разумно, и я с радостью объяснил ему, почему в конечном итоге любые сомнения окажутся неуместными и почему изменение направления
После его ухода Салаи облегченно вздохнул.
— На редкость напыщенное ничтожество! — проворчал он.
Никколо поднял свой стакан и сказал:
— Браво, Леонардо! Вы великолепно укротили его.
— Благодарю, Никколо, но, в сущности, это не составило труда. Нам попался умный капитан.
— Но ограниченный. И вы проделали удивительную работу по расширению границ его ума.
— И теперь нам придется проделать не менее славную работу по отводу речного русла. Вы уверены, что Синьория не будет ставить палки в колеса моим планам?
— В отношении Синьории, — после минутного раздумья заметил он, — никогда и ни в чем нельзя быть полностью уверенным. Личноя уверен лишь, что гонфалоньер доверяет вашим заключениям.
— Реки являются могущественными творениями, — сказал я, надеясь убедить моего друга в необходимости точно следовать моим указаниям, не пытаясь сэкономить деньги по мелочам. — С ними нужно обращаться с величайшей осторожностью. Мы должны мягко уговоритьАрно изменить ее нынешнее русло, не пытаясь направить ее грубо или насильно.
— Значит, река подобна женщине? — шутливо спросил Никколо.
— А мне казалось, — рассмеявшись, заметил я, — что вы как раз склонны применять с женщинами тактику насилия. Видимо, мне вспомнилось, как вы по этому поводу восхищались обращением герцога Валентинуа с госпожой Фортуной.
— Верно подмечено, — улыбнулся Никколо. — Но как вы сами тогда возразили мне… если Фортуна принадлежит к женскому полу, то женщины капризны… и вот капризная Фортуна изменила бедняге Валентинуа самым жестоким образом.
— Да… вы имеете в виду его болезнь?
Сорвать с него маску, открыв…
— Не только болезнь, но и ее своевременность. Ведь его отец умер, когда он сам находился на краю могилы. Разумеется, такое совпадение не могло быть случайным.
…Ужас…
— Вы подразумеваете, что их отравили?
— Возможно. Как бы то ни было, кризис у герцога, говорят, миновал, и у него появился шанс на выздоровление. Хотя он еще очень слаб и мечется в бреду. И в результате его противники получили преимущества и начали отвоевывать города, покоренные им в Романье. Гвидобальдо уже вновь завладел Урбино; Джанпаоло Бальони ведет войска на Перуджу; и ожидается, что к концу недели семейство Вителли вернет себе Читта-ди-Кастелло.
— В считаные дни многолетние труды пошли насмарку, — пробормотал я.
— Мне думалось, что вы не испытываете никакой симпатии к герцогу, — сказал Никколо, бросив на меня пристальный изумленный взгляд.
— Я не испытываю никакой симпатии к его методам, но восхищаюсь размахом его честолюбивых замыслов. Всегда грустно видеть, как превращаются в пыль человеческие мечты.
— Я не стал бы пока списывать герцога со счетов, — возразил Никколо. — По-моему, у него в рукаве еще может прятаться несколько тузов.