Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев

Некрас Виктор

Всадники, меж тем, ринули через балку к нему — дробный стук копыт отдался в ушах, раскатился по морозной степи. Двое альбо трое, — привычно понял Шепель, чуть расстёгивая свиту, чтоб проще до ножа было добраться, сунул левую руку за пазуху, правую чуть отвёл назад, чтоб, если что, из-за кушака за спиной выхватить топорик.

В степи без опаски не проживёшь — доверчивый быстро кости волкам да воронам подарит.

Сблизились. Кони чужаков дышали теплом, клубами вился морозный пар.

—

Здорово, парень, — сказал кто-то донельзя знакомым голосом. Шепель вздрогнул, пробурчал что-то в ответ себе под нос.

— Дорогу не покажешь ли? — голос немного повеселел. — Нам бы в Звонкий Ручей надо, к Керкуну…

— Куда? — поразился Шепель в полный голос. — А чего вам там надо-то?

— А ну стой, парень, — вдруг сказал тот, со знакомым голосом. — Дай-ка, я огня высеку…

Стукнуло кресало, брызнули искры, затеплился огонёк, освещая лица.

— Заруба! — поражённо воскликнул Шепель, выпуская рукоять ножа. — Ты?!

— Шепель?! — не менее поражённо сказал Заруба и вдруг, переменясь в лице, отпрянул, вздыбил коня, хватаясь за меч. — Чур меня! Чур!

Остальные всадники тоже подались в стороны, вскидывая луки.

— Да ты чего, Зарубе? — поразился Шепель.

— Так убили же тебя на Волыни! — ответил Заруба, с немалым трудом успокоив коня. Но остальные двое луки опускать не спешили.

— Да живой я, — засмеялся парень с облегчением. — Ну, глянь!

Он вытащил нож, блеснул огонёк на серебряной рукояти.

— Ты же дарил нож, верно? — Шепель провёл пальцем сначала по серебряному навершию рукояти, потом по нагому клинку. — Ну?

Кмети, наконец, опустили луки — ни одна нечисть, нежить ли, не сможет прикоснуться ни к железу, ни к серебру.

— Живой, стало быть? — Заруба подъехал вплотную, поглядел на Шепеля вблизи и вдруг схватил его за плечи, крепко, по-мужски обнял. — Живой, отчаюга! А ну, поехали! Славята тоже рад будет!

— И сам Славята с вами? — удивился парень. — Ну и ну! И чего же вы к нам на хутор-то?

Заруба вдруг посмурнел — видно было даже в скупом свете огонька на труте.

— Славята и расскажет, — нехотя ответил он.

А Шепель ничего не замечал.

— Поди и сам Ростислав Владимирич с вами? — вдруг посмурнел и он. И тут же глянул на кметей, поражённый их молчанием.

Заруба помрачнел окончательно.

— Заруба… ты… — воздуха не хватало, что-то душило горло.

— Помер Ростислав Владимирич, — глухо ответил Заруба.

— А-а-а… — слов не осталось, навалилась какая-то тяжесть, словно каменная глыба пригнула к гриве коня.

Больше Шепель не спрашивал ничего.

Встречный ветерок вместе с морозом принёс запах горячего печева, жареного мяса и тушёной капусты. Шепель

невольно сглотнул.

Как всегда, внезапно даже для него, Шепеля, сквозь густые сумерки проглянули огоньки хутора. Мигнули и тут же скрылись за берёзовым перелеском. После него будет поросший ивняком распадок, а уж в нём и Звонкий Ручей лежит — две большие избы, вкопанных в землю по самые кровли, клети и стаи, высокий тын с островерхими палями. Мало не крепость.

— А как же ты выжил-то? — нарушил молчание Заруба.

Всё уже было рассказано — и про смерть князя, и про всё остальное. Славята при встрече только молча кивнул и полоснул Шепеля мрачным взглядом — видно было, что ему не терпится спросить про причины столь долгой отлучки кметя, но он только смолчал, справедливо полагая, что парень расскажет всё сам — не ему, так Зарубе.

Так оно и оказалось.

— Княгиня сказала, что убили тебя, — не отставал Заруба. — Видела, как ты со стены крепостной в реку упал.

— Видела, то верно, — прошептал Шепель, вновь мрачнея. — Травница меня одна выходила, там, на Волыни.

Стол Керкун для гостей накрыл щедрый, как и в прошлый раз.

Вымоченное в квасе и жареное на углях мясо, тушёная в конопляном масле капуста, разваренная каша из дроблёной пшеницы и овса, свежеиспечённый ржаной хлеб, наваристая янтарноцветная уха из донской рыбы, сливочное масло и сметана, мёд в плошках, яблочно-грушевый и зверобойный взвар, деревянный жбан с пивом и даже самодельное вино из местного винограда в некрашеном кувшине.

Ватаман Игрень тоже оказался здесь, молча слушал рассказ Славяты, изредка остро взглядывая на Керкуна и Шепеля. После того, как дружинный старшой рассказал про бегство Вышаты и слова княгини, ватаман многозначительно крякнул. И тут же Шепель понял — знает ватаман! Уже знает, потому и мудрил Игрень!

— Вестимо, теперь и смысла нет, чтоб Ростиславичей вызволять, — сказал он, когда Славята умолк.

— Да почему?! — мгновенно взвился Шепель, но тут же умолк, осечённый враз тремя режущими взглядами — отца, Славяты и Игреня.

— Верно, — вздохнул Славята. — Теперь, если даже мы это сможем, княжичам податься некуда будет — Тьмуторокань на войну с Русью и Царьградом не решится.

— А у нас, на Дону? — мрачно спросил Шепель, невзирая на новый зверский взгляд отца.

— На Дону, на Доне, — вздохнул в ответ Славята. — А чего им тут делать-то? Они тут больше чем просто ватаманами стать не смогут, верно. И то, если повезёт. А они — князья.

У Игреня мгновенно вспухли на челюсти желваки — обиделся ватаман, и теперь ни Славяте, ни Шепелю никакой помощи от него не видать, как своих ушей.