Де Рибас
Шрифт:
— Рад, рад, — сказал генерал. — И Каменский сейчас со своей дивизией к Бугу идет. А ваших мариупольцев, бригадир, я в Кинбурн на судах буду переправлять.
Так за разговорами, воспоминаниями на биваках миновали степь. В Херсоне возле Адмиралтейства расстались. Рибас устроил свою команду и а военном форштадте, тут же поселился и сам в отведенном ему каменном доме. Вместе с инженер-полковником Корсаковым осмотрел хлебный складской магазейн, условился, что завтра же начнут строить еще один, а когда решил встретиться с Мордвиновым, снова столкнулся на
— Вот что вам знать должно, — сказал генерал-аншеф. — В Очакове до двадцати тысяч турок. Поезжайте вверх по Бугу. Как там войска? Князю сообщите. Как бы османы на Ольвиополь не пошли.
Мордвинов был на Днепровском лимане, в Глубокой пристани, и Рибас немедля отправился по левому берегу Буга на Вознесенск и Ольвиополь. Останавливался у сторожевых постов, расспрашивал: не видно ли больших войск на правом берегу? Не ставят ли орудия? Не пытаются ли мосты наводить? Повсюду отвечали, что видели только конные турецкие разъезды. За Ингулом стали говорить о вырезанных турками казачьих постах. Понуждать офицеров строить хлебные магазины не приходилось — строили, рыли амбары, обкладывали камнем-дикарем, крыли камышом. Вернувшись в Херсон, Рибас сел было писать депешу Потемкину, но от адъютанта узнал, что князь три дня, как в Херсоне.
Потемкин с удобствами расположился во дворце, в котором недавно принимал императрицу. Августовский зной совсем не ощущался в прохладных покоях. Из дальних комнат слышался женский смех и звуки скрипки. Только что кончился обед, но князь отослал бригадира в столовую:
— Гусь жилистый, а куропатки с охлажденным белым хороши. Ешь. Потом в кабинет приходи.
Рибас с наслаждением ел и пил, а князь, по горькой иронии случая, отдавал распоряжения адъютанту Рибо-пьеру, чтобы в госпиталях не кормили лакомой пищей — белым хлебом, курами, яйцами, молоком.
— Все одно хворым лакомая еда не достается, — говорил князь. — Ее лекари едят да любовницам носят. Приказываю в госпиталях давать говядину, щи, сбитень, уксус.
Через получас бригадир докладывал Потемкину о бугских делах.
— Рекруты как? — спросил князь.
— Много больных. Многие бегут. Рекрутские деньги у них унтера отбирают — вот с голоду и от побоев бегут.
Потемкин тяжело, безысходно вздохнул:
— Коли из трех рекрут один солдат будет получаться, Россия скоро без мужика останется.
Доклад Рибаса шел при генералах. Они сидели у стен, курили трубки, переговаривались. Суворов отсутствовал. Мордвинов расположился в кресле, не курил, напряженно чего-то ждал. Потемкин расхаживал по кабинету, говорил как бы сам с собой:
— Главные силы к Ольвиополю подходят. Но как переправляться через Буг и к Днестру идти, если Очаков останется у нас в тылу? Первое, что должно совершить — взять сию крепость. А потом уж до зимы выйти к Днестру.
После этих слов посыпались упреки и вопросы в адрес Мордвинова:
— Как Очаков без флота брать? Адмирал есть, да корыто худое. Флотские оседлали якоря, как баб, и ни с места!
Вдруг послышался смех и в раскрытые
— Я велю, Григорий Александрович, не пускать к вам офицеров, — сказала лукаво. — Кровь они вам портят, а мне настроение на весь день. Обещали на кораблях поплывем, турок смотреть.
— А зачем плыть? Вот они сами сюда пожалуют, тогда и насмотритесь вдоволь, — сказал Потемкин. — Среди них отменные красавцы есть — не нам чета. Как увидите, так мусульманками все станете.
— Будет ли балет вечером? Танцоры никак не едут.
— Коли не приедут, буду сам для вас танцевать.
На следующий день князь отправил Рибаса в Кинбурн. Корабли «Иосиф» и «Александр» и фрегат «Владимир» Мордвинов повел в Днепровский лиман, но достичь они смогли лишь Глубокой пристани, где стали на якоря для устранения течей и неисправностей. Мордвинов, сбившийся с ног от отсутствия то одного, то другого, сказал бригадиру раздраженно:
— Нет у меня ни яхты, ни галеры, чтобы вас в Кинбурн переправить. Да и поздно: турецкий флот там.
— По случаю знаю, что казачья лодка везет ружья в крепость, — сказал Рибас. — На ней и отправлюсь.
В сумерки казаки помолились и взялись за весла. Шли под самым берегом с частыми остановками, вслушивались в августовскую ночь. За пять верст до крепости, завидев на лимане силуэты турецких кораблей, лодка направилась к косе, зашуршала бортами о камыши и пристала к топкому берегу. Хорунжий Алексей Высочин распорядился ружья сносить на сухие места и отправился с Рибасом к крепости. Бригадир не только вымок, но и был по пояс в гряз». Возле западного вала Высочин свистнул. Часовой на валу закричал:
— Пароль!
— Тихонько, служивый, — сказал Высочин. — Пароль — «Князь Александр». Со мною господин бригадир к генералу-аншефу. Где он?
— На северной стене. В палатке.
Суворов, разбуженный адъютантом, послал солдат выгружать и переносить в крепость ружья. Светало. Кое-как почистившись и умывшись, Рибас сообщил последние новости.
— Пойдемте-ка на вал, — сказал Суворов. Когда они взобрались на северный земляной вал, еще не поросший травой, бригадир понял, почему генерал-аншеф расположился рядом в палатке, а не на квартире в крепости: три турецких корабля, один фрегат и множество мелких судов стояли в лимане против крепости. Между ними и берегом стояли фрегат «Скорый» и бот «Битюг». Этим наличие морских российских сил тут исчерпывалось.
— Уж третий день вот так, — сказал Суворов. — Подошли. Бросили якоря. И молчат. Чего хотят?
Турецкие корабли стояли фронтом, в линию. Среди мелких судов Рибас насчитал шесть фелюк, пятнадцать галер. Сообщил об этом Суворову.
— Голубчик! — воскликнул генерал-аншеф. — Посчитайте точнее. Я Мордвинову донесу.
Рибас, припоминая весь свой средиземноморский опыт, распознал один брандер-бот — он был без вооружения, с бочками нефти на палубе. Возле него покачивались семь лансон и шесть шебек.