Де Рибас
Шрифт:
— Капитан оказался предателем, — сказал Попов.
— У них, верно, ни руля, ни мачт не было, — возразил Рибас.
— Он должен был взорвать судно.
— Я был в Средиземном при меньших бурях, — сказал Рибас. — После них порох никуда не годился. Сырым порохом судно не взорвешь.
— Капитана надо обменять на пленных и судить, — не унимался обычно добродушный Базиль. Он был произведен в бригадиры. И Рибас заметил:
— Можно понять неприязнь морских, офицеров к сухопутным бригадирам. Вы знаете,
Вместе с адъютантом ко дворцу Потемкина пришел Виктор Сулин.
— Я уезжаю в Кременчуг, — сказал бригадир.
— Вы не хотите видеться с Анной Михайловной? — спросил Виктор.
— Потемкин требует, чтобы я ехал сейчас же. На Днепре строят галеры, но медленно. Надо торопить.
— Вы избегаете ее. И зря. Она предана вам. Что ей сказать?
— Пусть живет по совести.
— Уверен, она не уедет. Будет ждать вас, — сказал Виктор.
— Прекрасно. Я вернусь месяца через два.
— Я собираюсь в Петербург.
— Найдите меня в Кременчуге.
Но в Кременчуге они не встретились: Рибас был на верфях, Виктор оставил ему записку, в которой уведомлял, что Анна Михайловна в Херсоне.
Не только дежурные офицеры Потемкина не сидели на месте, но и он сам, забыв хандру, разъезжал повсюду. Вернувшись в Херсон, бригадир узнал, что князь побывал у Суворова в Кинбурне, под Очаковым, а теперь собирается в Елисаветград. Бригадиру предстояла встреча с Айей, но он оттягивал эту минуту, расспрашивая Базиля Попова о новостях.
— Представьте, Суворов оказался прав, — говорил Базиль, — генералы, по старшинству выше его, строили козни, чтобы орден Андрея Первозванного ему императрица не дала. Но князь настоял.
— А что на Кубани?
— Полная виктория. В ставке шаха даже взяли десять тысяч пудов коровьего масла.
Рибас сел писать поздравительное письмо Суворову, а Базиль говорил под руку:
— Кого вы прячете от всех в своих херсонских покоях? Я видел ее издали. Хороша, как райский цветок. Мы все считаем, что затворничество вовсе не к лицу такой красавице.
И Рибас со смутным чувством на душе поехал домой, где все повторилось: Айя стояла у печи в кабинете-гостиной, открыто, радостно и в то же время гордо смотрела на него. И бригадир понял: именно эта гордость оскорбляет его. Он усматривал в гордости беглянки цинизм. Будь она, покорной, повинись — все было бы иначе.
— У меня все собрано и я уезжаю, — сказала она. — Не беспокойтесь. Я только хотела увидеть вас.
— Дело давнее, — начал он, — но почему все-таки вы уехали тогда, из Новоселицы? Скажите, хотя бы для того, чтобы прибавить к моему опыту и этот случай.
— Я была больна.
— И это —
— Он помог мне.
— В чем?
— Я не хотела стеснять вас, обременять моим тогдашним положением.
— Каким именно? — удивился он.
— Я должна сказать вам, Джузеппе… Позвольте мне называть вас так, как Виктор. Я должна сказать вам, что у вас родился сын.
Он не поверил. Но здесь же понял: не верить ей нельзя. Причина открытого счастья и гордости в облике и глазах женщины мгновенно объяснялись. Сын? Она уехала, чтобы родить…
— Когда? — хрипло спросил он.
— В мае, двадцать третьего.
— Как назвали?
— При крещении ему дали имя Михаил. В честь вашего отца.
Бригадир не знал, что сказать, был огорошен, чувствовал себя виноватым, но именно поэтому воскликнул:
— Как вы могли?! Зачем же было уезжать?
— Я не хотела ничем стеснять вас.
Двадцать третьего мая? Кажется, тогда он встречался с братом в Карасу-базаре.
— Где же он? — спросил Рибас.
— В Новоселице.
— На кого же вы его оставили?
— Я нашла кормилицу.
В комнате было жарко натоплено, хотя декабрь за окном стоял на редкость теплым.
— Скажите, чтобы здесь проветрили, — попросил Рибас — Я переоденусь. — Он прошел в спальню, потом позвал адъютанта. — У нас сегодня гости, Петр.
— В данцингском трактире наблюдается отменное венгерское, — сказал адъютант.
— Отлично. Прибавим к нему баранину по-итальянски. Скажи повару: приправ не жалеть. Если купит ногу, пусть травы зашьет в нее. Впрочем, он знает.
Айя с тревогой наблюдала, как бригадир собирается к отъезду во дворец. Чтобы успокоить ее, бригадир с улыбкой сказал:
— Об ужине я распорядился, Анна Михайловна.
В ответ она счастливо рассмеялась.
Во дворце в приемной общество внимало приехавшим: юному австрийскому принцу де Линю и высокородному Нассау-Зигену, который в мае жаловался Рибасу на отсутствие службы, а теперь, как шепнул Базиль, уверенно метил в адмиралы Днепровского флота.
— Вы осадили Очаков? — спрашивал Потемкина юный де Линь. — Он еще не пал? Мы успели?
— Помилуйте, принц, — князь разводил руками, как купец на ярмарке. — Да там восемнадцать тысяч гарнизона. У меня в целой армии столько не наберется. Если Бог не поможет, я пропал.
— Как? — удивлялся принц, принимая вранье князя за чистую монету. — А победа под Кинбурном? Турецкий флот ушел из-под Очакова! Я верно знаю: вы осадили крепость.
— Куда! — вздыхал князь. — Дай Бог, чтобы татары не пришли и не порубили войско.
— Да где же татары?
— Повсюду. У Аккермана сераскир с корпусом в двенадцать тысяч. В Бендерах, в Хотине.