Де Рибас
Шрифт:
— Знатно, — одобрил Суворов. — Мы Мордвинова этим счетом поторопим.
Рибас был польщен. Они спустились к палатке, сели на камни завтракать. Ели казацкий кулеш с разварной говядиной. Генерал крупно резал лук, который аппетитно хрустел в его зубах.
— Перед боем ваши соотечественники римские легионеры всегда ели лук, — сказал Суворов. — Бодрость от него.
— Вы думаете, будет бой?
— Для того мы здесь. Но если наши корабли не подойдут, не бой будет. Ад.
— А где мои мариупольцы? — спросил Рибас.
— Они на Буге. Жду.
Ад
Вечером Рибас собрался возвращаться в Херсон. Хорунжий Высочин уже ждал его. Генерал-аншеф на прощанье сказал:
— Адмиралу обо всем доложите. И второго адмирала — Войновича, надо из Тавриды сюда. С эскадрой. Убеждайте в этом князя. Если тут спокойно будет, я завтра сам отправлюсь Херсонскую Академию торопить.
Херсонской Академией генерал-аншеф называл Мордвинова и адмиралтейство. В Глубокую пристань бригадир прибыл с восходом солнца, адмирал еще изволил почивать. Рибас оставил ему записку и на гребном катере поспешил в Херсон, где Потемкина не застал — князь отбыл к войскам.
На следующий день Суворов уж был в Херсоне. Узнав, что бригадир едет следом за Потемкиным, наскоро написал князю: «Увенчай Господь Бог успехами высокие ваши намерения, как ныне славою «Скорого» и «Битюга», и соблюдали ваше дражайшее здоровье… Херсонский пехотный полк выступил для формирования… Смоленский драгунский на середине пункта, отсюда к Глубокой и теперь довольно. Глубокая ограждена. Адмирал трудится, я туда сегодня съезжу, к Бугу же недосуг. Вчера поутру я был на броде Кинбунской косы, на пушечный выстрел. Варвары были в глубокомыслии и спокойны… О прочем донесет вашей светлости Осип Михайлович…»
У дежурных офицеров и генералов при Потемкине жизнь была истинно цыганской. Выполнил одно поручение князя — здесь же скачи триста верст с другим. Из тыла — к Очакову, из Херсона — на Буг — весь сентябрь бригадир провел то в экипаже, то в седле, то в казачьей лодке. Приобрел столовый и письменный серебряные походные приборы. Прослышав, что Кинбурн атакован турецким флотом, написал Суворову с дороги. Узнав, что кинбурнцы потопили пятидесятичетырехпушечный корабль и повредили фрегат, поздравил генерал-аншефа, а в ответ получал его короткие письма.
Возвращаясь с Буга в Херсон, бригадир заехал к себе на военный форштадт переодеться и столкнулся на крыльце с Виктором Сулиным. Друзья обнялись.
— Я не один, — сказал Виктор.
— О чем речь, Петр! — Рибас окликнул
— Войнович вышел на поиски турецкого флота, — отвечал Виктор. — Вышел с простым приказом: найти его, где бы он ни был, и разбить.
— Идемте в дом, — предложил бригадир, но Виктор был чем-то смущен, не торопился последовать приглашению.
— Вы извините, Джузеппе, — сказал он. — Я искал в Херсоне другой дом, но сейчас его и за золото не найдешь.
— Вы будете жить у меня хотя бы потому, что на тысячу верст окрест никто не называет меня Джузеппе, — сказал бригадир.
— Я не один, — многозначительно повторил Виктор, а Рибас, обрадованный его приездом, шагнул в сени:
— Уж не с султаном ли вы приехали?…
В первой комнате, адъютантской, солдат мыл пол. Вторая — кабинет и гостиная, покрытая ковром, по которому летом на верфи ступала императрица, была пуста. Ковер этот на торжествах попортили пятнами, и интендант Бюлер презентовал его бригадиру. Рибас заглянул в спальню, никого там не обнаружил, вернулся в кабинет и только тут, за углом выбеленной печи, заметил Айю.
«Вот с кем приехал Виктор! Но ведь он знает всю историю с ней. Почему же он привез ее сюда? Откуда привез? Что все это значит?» Бригадир опустился на стул у стены, взглянул на женщину. Раскаяние? Смущение? Этих чувств он не читал на ее лице. Напротив! Вместо настороженности или хотя бы стыдливого румянца он читал в ее лице торжество. «Да неужели распространенное европейское бесстыдство, милая светская наглость смогли найти почву в душе бывшей девочки из татарского селения? Чем она горда? Отчего так торжественноспокойна?» В зеленом платье с глубоким декольте, с изящной бархатной ленточкой на шее, с осанкой царицы и неожиданным прямым озорным взглядом глаз-озер она была хороша, как прежде.
— Я была в Крыму, — заговорила она столь знакомым мягким, грудным, всегда тревожащим Рибаса голосом. — Войновичи мне сказали, что вы искали меня.
— Разве? — он пожал плечами. — Я всего лишь интересовался: не закрыты ли вы снова в якорном сарае? — Она звонко рассмеялась, а он сухо потребовал:
— Прошу вас объяснить ваше появление здесь.
— Но я ваша жена.
— Оставим это, — мрачно сказал бригадир. — Вы давно не девочка из Биюк-Сюрена, которая ничего не понимает. Теперь вы понимаете все и, может быть, даже излишне много.
— Это грех?
— Грех пользоваться этим, — сказал он машинально И тут же укорил себя: она может подумать, что ее красота и обаяние неотразимы, что ее появление желанно. «Нет, она чертовски умна и уже поняла, что ее исчезновение ощутимо ударило меня в сердце. Как поступить? Отправить адъютанта искать для нее комнаты? А сейчас? Ужинать с ней и Виктором? На что она жила почти год? Да, капельмейстер говорил, что казак, с которым она уехала, был из состоятельных…»
Он с трудом переборол желание сказать, что она не может оставаться здесь ни минуты. «Наоборот, — подумал он, — надо просто отнестись к ней по-приятельски»: