Дело о плачущем призраке.Дело о беспокойном графе
Шрифт:
Родители Андрея не плакали и не причитали. Григорий твердо и нежно поддерживал жену, всем весом навалившуюся на его руку. Его лицо было неподвижно и сурово, ее – по-детски недоумевающе.
– - Ох, -- вздохнула Елизавета Николаевна. – Бедный Андрюша. Но он не страдал перед смертью – пожалел его Господь. Антонина Афанасьевна, царствие ей небесное, и в гробу выглядела, словно видит что-то жуткое... больно представить, каково ей было в последние минуты. А Андрюше хорошо, покойно. Отошел в лучший мир, сам того не заметив, как положено праведнику.
– - Да, личико светлое, -- дрожащим голосом подтвердила Анфиса. – А в церковь он почти не ходил. Лев Толстой, говорит, запрещает. Бога, говорит, нужно искать в душе, а не в церкви. Неужели он попадет в ад? Батюшка Василий грозил, что да. Если не образумите, мол, вашего младшенького, гореть ему после смерти в аду. Я все надеялась, с возрастом выправится. Он ведь мальчик хороший. Никогда нас с отцом не обижал. Если поругается или сделает что не так... горяч был очень... через день-другой подойдет и прямо скажет: «Я был неправ, хочу повиниться. Простите меня!» Хотя да, грешник... В пост ел скоромное, над Библией смеялся... Батюшка Василий часто повторял – ад его к себе зовет, пекло...
Анфиса, вздрогнув всем телом, резко уткнулась головой в плечо мужа – тот аж пошатнулся.
– - Батюшка Василий – дурак и горький пьяница, -- сурово припечатала Елизавета Николаевна. – Глупый деревенский поп, недоучка. А то вы забыли, как он в детстве с огурцы с чужих огородов воровал? А как прицепил кошке жестянку на хвост? Вы кому больше доверяете – ему или мне, столбовой дворянке? Сколько поколений Карелины живут в здешних краях, помните? И что, уважаете меня меньше, чем Ваську, пьяницу и сына пьяницы?
Голос старухи поднялся до гневного рокота, от которого у Евгения побежали мурашки по спине. Окажись он на месте Зыкиных, вряд ли сумел бы ответить – язык прилип к гортани.
Однако Григорий был не из пугливых.
– - Конечно, вас, матушка, -- размерено и четко произнес он. – Вы, матушка, никогда не обманете. Это и я, и Анфиса знаем. Просто горько ей очень, Анфисе. Баба, чего с нее взять. А Андрей хоть и никудышный, да родной сынок...
В первый миг Евгения покоробило от никудышного, но, увидев глаза Григория, он понял, что не имеет права судить, такая боль там плескалась.
– - Вот и славно, -- мягко продолжила Елизавета Николаевна. – А я вам прямо скажу: не согрешивши, не покаешься. Андрюша умел каяться, и он сейчас в раю, там же, где мои добрые родители, где мой Дмитрий дорогой. Это я вам даю честное слово Карелиных – за себя и весь наш род.
Анфиса упала перед телом сына на колени, заплакала и начала причитать – не так, как горюны, а тихо и бессвязно. Григорий, сгорбившись, стоял рядом.
– - Значит, горяч был Андрюша? – спросил
– - Именно так, -- кивнул Григорий. – Такой он был. Сперва делал, а потом уже думал. Так в торговле нельзя. Я и не готовил его в преемники – знал, что он не годен. Зато ума у Андрюши была палата. Книжную премудрость запоминал, едва прочтет – куда любому учителю. В университете говорили – быть ему профессором. Да вот связался с революционерами проклятыми. Им-то терять нечего, а его когда сюда из Москвы выслали – поначалу каждый вечер плакал. Хорошо хоть, в солдаты не забрили... Ну, тут я постарался, барашков в бумажке чиновникам снес немеряно. А забрали бы в солдаты, глядишь, был бы мальчик сейчас жив.
– - Человек предполагает, а Бог располагает, -- сочувственно вздохнул Коцебу. – Но к Андрею и здесь лучшие люди относились с уважением. Моя тетушка, и не только...
Он сделал нарочитую паузу, и Григорий охотно вставил:
– - Да. Его сиятельство граф Георгий Михайлович Шувалов-Извицкий, заходя в нашу лавку выбрать себе перчатки, любил перекинуться парой слов с Андрюшей, даже когда тот был совсем мальчонкой. А теперь, когда он взрослый, нередко, не чинясь, ведет с ним философские диспуты. И мой сын иной раз побеждает...
В голосе отца звучала сдержанная, но огромная гордость. Кстати, речь была грамотной и красивой – Андрею было, в кого уродиться.
– - Да, это лестно, -- серьезно заметил Александр. – Но последнее время, я думаю, они не спорили, а соглашались друг с другом. Что Георгий Михайлович как убежденный христианин, что Андрей как пропагандист науки – оба ненавидели суеверия и считали нужным бороться с ними.
Григорий в удивлении обернулся к собеседнику.
– - Истинно так. Об этом они последнее время и разговаривали.
– - Тут, наверное, я причиной, -- неожиданно вмешалась Катя. – Я как услышала от Григория Михайловича легенду про призрак Параши, стала сама не своя. Он рассказывал шутливо, а я поверила, к Антонине Афанасьевне сразу побежала. Мне мнилось, наконец-то в реальной жизни появилось чудо – не хуже, чем в романе. Андрэ это очень огорчало, он убеждал меня прямо-таки до хрипоты. Только разве убедишь того, кто не хочет слушать? Я все уши ему прожужжала про Парашу.
– - Дело молодое, барышня, -- пожал плечами Григорий. – Ну, что ж. Маша, зови сюда горюнов.
Пара оборванных, опустившихся бродяг вошли в комнату, подняли тело и вынесли его во двор, поместив на дроги. Зыкины уехали.
Сразу после них засобирались и остальные.
За окном занимался рассвет. Солнце медленно выползало из-за горизонта, все выше поднимая красную сияющую макушку.
– - Ложись и выспись, -- посоветовал Евгению Александр. – Это иллюзия, будто сейчас ты бодр и горы своротишь. Не поспишь – завтра окажешься ни на что не годен. А день предстоит тяжелый. Приезжай к пяти в Осинки. Надеюсь, к тому времени мне будет, что сказать.