Дело об «Иррегулярных силах с Бейкер-стрит»
Шрифт:
— От чего она умирает? — прошептал я священнику.
— Это её спина, — проговорил он. — Её сбил avtomobil, — (странным образом это прозвучало с очень чётким «в»), — возможно, случайно. Возможно также, не случайно.
Старая женщина расслышала басовый рокот голоса священника. Она пошевелилась, приподнялась и жалобно обратилась к нему по-русски.
— Po-angliskii, Anna Trepovna, — велел он. — Нужно говорить английский. Они приходившие.
Старуха произнесла длинную фразу с такой восторженной силой, что я узнал в ней благодарственную молитву. Она перекрестилась, в завершение поцеловав большой палец, и довольно улыбнулась святому, по всей видимости, подготовившему наш приход. Затем она поманила нас к себе и стала рассказывать свою историю.
Я не буду
Итак, вот история, которую мы услышали от русской старухи в тёмной мансарде, в то время как живой, странно сложенный святой удерживал в руке церковь и созерцал нас.
Анна Треповна (даже под чарами этого тёмного гаррика имя порадовало меня; вы помните, что ещё одно из нерассказанных дел, хранимых Ватсоном в подвалах «Кокса и Ко», повествует о «вызове Холмса в Одессу по делу об убийстве Трепова», и, полагаю, женщина из семьи Треповых должна именоваться Треповна), так вот, Анна Треповна приехала из Нью-Йорка, где долгое время практиковала любопытное искусство травницы. Мать её была повивальной бабкой, лекаршей на все руки и знахаркой в маленькой деревушке на Кавказе, и Анну с самого раннего детства обучали секретам материнского мастерства.
Большая часть её товаров была безобидной и даже полезной: травяные чаи для лечения или предотвращения простуды, припарки для заживления ран после слишком сильного водочного запоя. Некоторые имели более тёмную природу — любовные зелья, снадобья для восстановления мужской силы. А одно направление её деятельности было явно преступным — у неё имелась разнообразная и продуманная коллекция абортивных средств. Вся её торговля, помимо этой последней, велась только в пределах русской колонии, среди бедных и невежественных иммигрантов, неспособных ни доверять americansky [97] врачу, ни платить по его счетам. Но безошибочная эффективность её абортивных средств привлекла к ней множество клиентов из иных слоёв общества, боявшихся боли и опасности, но ещё сильнее — возможного скандала после незаконной операции.
97
Очевидно, решив щегольнуть русским словом, Джонадаб Эванс явно ошибся в его записи.
Имён при этих сделках она никогда не спрашивала, но могла судить по одежде и машинам своих клиентов, что многие из них занимали высшее общественное (или, во всяком случае, финансовое) положение. Пожелай она, можно было бы, несомненно, процветать на ниве шантажа; но она довольствовалась своей простой участью и тихонько занималась своими делами в своей унылой лавочке.
Несколько месяцев назад (представление Анны Треповны о времени было самое смутное, и мы не могли точнее определить этот эпизод) в магазин стала захаживать чрезвычайно милая и нарядно одетая девушка — очень юная, как показалось Анне, не старше восемнадцати лет. Поначалу она, как будто, просто удовлетворяла любопытств, наслаждаясь странными названиями и ещё более странными предназначениями выставленных товаров. Порой она покупала причудливые вещицы, едва ли способные оказаться ей полезными, и немного болтала с Анной Треповной (насколько можно было болтать при отрывистой речи старухи).
Анна Треповна рассказывала нам, что то была прелестная девушка — свежая, светлая, совершенно чарующая; словно птичка,
На другой день в магазин зашёл человек. Это был тот мужчина, которого описал нам священник, — увиденный Анной на 221б. Он желал знать, была ли там девушка, и описал дитя, которое Анна уже стала считать своим ptenchik — своей маленькой пташкой. Старуха спросила, какое ему дело, и он отвечал, что он брат девушки — и его долг присматривать за ней.
Анна Треповна оставила этот ответ без внимания — произнести слово «брат» легко, у неё были свои представления об этих отношениях, — но слишком поздно увидела, как ошиблась в своём ответе. Просто сказать «Нет» означало решить дело раз и навсегда; вопрос же, какое ему дело, означало, что подозрения верны. Она пыталась исправить положение, но без толку; тот человек ушёл с уродливой морщиной знания на лбу.
В течение нескольких дней она не думала больше об этом деле. А затем ptenchik вернулся. Она боялась, вдруг уже слишком поздно — нет ли у Анны чего-нибудь покрепче? Очень неохотно Анна дала ей другой пакет. Когда девушка — уже не такая свежая и весёлая, но взволнованная и испуганная — вышла из лавки, старуха увидела, как какой-то мужчина показался из дверей через дорогу и последовал за ней. Это был тот же самый человек.
Прошло ещё несколько дней, прежде чем она узнала, что ptenchik мёртв, и то только потому, что увидела фотографию девушки в газете, которую использовала вместо обёрточной бумаги. Она попросила покупательницу прочесть подпись и узнала, что это была одна из самых знаменитых дебютанток того сезона — имени она не помнила, — которую сбил мчавшийся на полной скорости автомобиль в тот самый вечер, когда Анна Треповна в последний раз её видела. Водителя задержали за непредумышленное убийство, но он протестовал, говоря, что ничего не мог сделать — девушка словно прыгнула или была брошена прямо ему под колёса. Анна Треповна вспомнила лицо «брата» и крепко задумалась. Но, как всегда, она держала свои мысли при себе и молчала.
На другой день в её магазин вошли трое бандитов, сообщивших, что она едет в Калифорнию. Протесты её были столь же бесплодны, сколь и клиентки после лечения. Через несколько часов она оказалась в поезде с билетом до Лос-Анджелеса и сумками, в которых были немногочисленные её пожитки и лучшие снадобья. Её не раз предупредили, что возвращение в Нью-Йорк будет значить смерть. Объяснений этому не давалось, особых приказаний молчать не было, но у Анны Треповны вновь были свои соображения.
Два месяца Анна спокойно жила здесь, в Лос-Анджелесе. Священник помог ей обосноваться в чужом городе и даже нашёл ей клиентов при условии, что она ограничит своё ремесло более безобидными сторонами. А вчера, разыскивая дом относительно преуспевающих русских изгнанников, полюбивших её травяные чаи, она прошла мимо 221б и увидела Того Человека. Она не была уверена тогда, что он видел её, но позже обрела эту уверенность; ибо ничто не могло заставить её поверить, что автомобиль сбил её случайно. Она знала тайну Того Человека, и даже вывоз её из Нью-Йорка уже не казался ему достаточно безопасным. Она ещё не умерла, но знала, что он позаботится, чтобы это произошло поскорее.
Мы с миссис Хадсон переглянулись, когда старческий голос затих. Я видел в её глазах почти те же самые мысли, какие, я знал, должны были проявиться и в моих. Что мы могли сделать? Искренность старухи не вызывала сомнений; но её история была, в лучшем случае, предполагаемой, а даже если принять её за правду, что можно было сделать? Связанное с ней обвинение было слишком ужасным, чтобы отнестись к нему легкомысленно, но и слишком скудно обоснованным, чтобы оправдать какие-либо серьёзные действия.